"Лев Зиновьевич Копелев. Брехт " - читать интересную книгу автора

интересует развязка действия. В новом интересует прежде всего самый ход
действия.
"Махагони" - эпическая опера в большей степени, чем "Трехгрошовая". И
те, кто свистит и требует запрета, лучше почуяли ее злободневный,
революционный смысл, чем иные доброжелатели, смущенные ее "цинизмом".

***

В творчестве молодого Брехта главным было ощущение живых сил - грубых и
неподдельных. Они всего более явственны в сплетении со смертью, на той самой
последней черте, за которой непроглядный мрак, ничто, распад и тление. Это
клокотание всевластной жизни создавало и "Ваала", и песню о мертвом солдате,
и баллады об утопленниках и детоубийцах.
Потом стало нарастать ощущение силы городов -машинной, металлической,
многоликой и многорукой силы.
Древние греки верили: бог-бык, светлошкурый, теплый в ласковых запахах
трав и навоза, похитил испуганную девственницу Европу, распластал ее,
глазастую, розовотелую, целым континентом. А теперь новый бог - огромный
машинный буйвол, чадящий угольной копотью, бензином, фыркающий паром,
сверкающий электрическими огнями, тащит усталую распутную бабу Европу, жует
вязкую жвачку - месиво из живой человечины, дерева, камня, металла...
В театре, на сцене все переплетается и сливается - жизнь людей и
городов и слово, которое связывает их между собой, разрывает и снова
сталкивает, высекая искры и молнии мысли.
Но зачем это нужно? Только для того, чтобы снова и снова останавливать
неудержимые мгновения? Чтоб застрять в памяти, в жизни многих людей и так
обмануть смерть? Чтобы играть словами, в которых оживают краски и звуки,
облака и женщины? Играть словами, которые есть, и силами, которых нет, но
они безмерно желанны. Такими силами, как удаль Вийона, мужество
киплинговских томми и притяжение далеких невиданных краев.
Когда юноша впервые познает женщину, мысли гаснут и все ощущения, все
мышцы, все нервы, все поры тела и души сосредоточены в одном порыве, будто
втянуты вихревой воронкой. Приходит зрелость, и когда любовник становится
мужем, то даже неистово страстный, забывая на мгновения обо всем окружающем,
он рано или поздно все же начнет думать о детях, о том, что возникает из его
мгновенных радостей. Дети растут; у них уже свои отдельные жизни, но
какое-то время он еще может влиять на них, лепить характеры, строить судьбы.
Есть поэты - легкомысленные любовники, ненасытимо жадные ваалы; они
плодят несчетное потомство, не думая, не заботясь о подкидышах, о хилых,
порочных, бездарных или даже преступных выродках, вовсе забывают о них. И у
них иногда бывают замечательные сыновья и дочери - их плоть и кровь, их
семя. Однако, рожденные случайно, они вырастают независимо от разума и воли
отцов.
Брехт хочет быть сознательным отцом своих стихов и пьес. Они рождаются
в мире, стократно проклятом и неизменно любимом. Но любовь неизменна именно
потому, что этот мир изменяется. Он живет уже в совсем иной
действительности, чем его отец директор Бертхольд Фридрих Брехт, а тот жил в
иной, чем дед Стефан Бертхольд Брехт. Стены Аугсбурга видели смены разных
миров. В старинных зданиях еще ощутима грузная прочность банкирских домов
Фуггеров и Вельзеров; ведь именно там, в Аугсбурге, рождалась денежная