"Лев Зиновьевич Копелев. Брехт " - читать интересную книгу автора

на банкеты. А по улицам мимо них идут безработные: тысячи, десятки тысяч. Им
некуда спешить, они уже отстояли долгие часы на бирже. Они голодны. Один
размышляет, купить ли хлеба или подошву на проношенный ботинок, или
заплатить долг за квартиру, чтоб завтра не стать бездомным; другой никак не
решит, сейчас ли поесть горячей похлебки или на ночь, чтоб скорее уснуть;
третий - отнести ли пособие жене или распорядиться самому. Их миллионы. Им
необходимы работа, хлеб, жилье. Им нужны лишь такие слова и мысли, которые
могут помочь изменить мир, порождающий нищету и безработицу. Что для них
литература из "Романского кафе"? И разве радость от самых лучших находок в
игре словами и все мысли и споры о театре, о стихах, о музыке не такая же
роскошь - бесполезная, а сегодня еще и бесстыдная, роскошь, как обеденный
стол самодовольного гурмана, уставленный экзотической снедью, у окна, за
которым стоят голодные?
Снобы говорят, что злоба дня для газет, а искусство для вечности. Но
какую холодную душу нужно иметь, чтобы ради неведомого будущего
отворачиваться от того, что вокруг? Какое зрение, чтобы не увидеть
буро-серые толпы безработных под радужными рекламами, чтоб не заметить
убитых на окровавленном асфальте? Какой слух может впитывать гармонические
мелодии и не слышать стонов, криков гнева и боли?
Древние поэты, писавшие о Стиксе либо Лете, - о холодной подземной реке
вечного забвения, - знали, что лучше быть живым свинопасом на этом берегу,
чем мертвым героем на том. Франсуа Вийон был храбрым драчуном, грабил
церкви, издевался над почтенным буржуа, над судьями и рыцарями. Шекспир и
Свифт заботились о современниках, а не о потомках. Шиллер гордился званием
почетного гражданина революционной Франции. Гейне хотел быть солдатом
свободы. Бюхнер готовил новую крестьянскую войну. Его драмы были страстно
злободневны. Настоящее искусство всегда сражается. Сейчас нужны стихи для
газет и пьесы для рабочей самодеятельности. Нужно писать так, чтобы все было
понятно, чтобы каждое слово было полновесно и незаменимо.
Ни весной, ни летом 1930 года кризис не ослабевает. Все надежды на
сезонное повышение конъюнктуры остаются тщетными. В Германии уже три
миллиона безработных.
Только бы не привыкнуть к этому кошмару, только бы не сжиться с ним.
Если бы солдаты не привыкали к войне, а рабы к своей неволе, не было бы ни
войн, ни рабства.

***

В опере "Подъем и падение города Махагони" Брехт развивает мотивы
предшествующих пьес. Вдова Бегбик и два ее приятеля, удрав от полиции,
основывают город Махагони. Его девиз: "Здесь позволено все себе позволять".
Были бы только деньги. Все, кто может платить, вправе обжираться, драться,
пьянствовать, ласкать веселых женщин. Иных гуляк избыток наслаждений
убивает, другие продолжают наслаждаться. Махагони - это город-сеть. Улов
собирают его предприимчивые хозяева.
Так, еще откровеннее, чем в пьесе о грузчике Гэе и в "Трехгрошовой
опере", прямолинейно, даже упрощенно высмеивается буржуазная мораль, а
заодно и романтическая идеализация Америки. Музыку написал Вайль.
Первая постановка 9 марта 1930 года в Лейпцигской опере. Часть зрителей
свистит, шикает, топочет, кричит: "Позор!", "Свинство!" Но большинство