"Лев Копелев. Хранить вечно" - читать интересную книгу автора

бесцветное и бессмысленное. Оно делает обыкновенных людей способными на
соучастие в любом деле, но чаще злом, чем добром, скорее в преступлении, чем
в подвиге... Хотя и в любых массовых подвигах - в воинских штабах, в
осажденных городах, в собраниях, принимающих отважные решения, - тоже
неизбежно присутствуют, и что-то делают, и кому-то оказываются нужными такие
безмятежно-равнодушные исполнители... Может быть, где-то у себя дома или
среди близких людей они могут радоваться, огорчаться, мечтать и страдать...
Но там, где они "служат", где они "занимают посты", "исполняют приказы",
там, где у них не имена, а должности и звания, они чаще всего становятся
жестокой силой, неудержимой, расплывающейся, как грязевой поток.
Тогда, в солнечное апрельское утро, я впервые ощутил холодное
прикосновение этой силы. Ощутил то, что потом с каждым годом становилось все
более явственным - захлебываюсь, барахтаюсь в непролазно грязном болоте,
цепляюсь за каждую кочку, иногда кажется, вот-вот уже твердая земля, еще
немного и выберусь, выкарабкаюсь... легче дышать. Но нет, снова трясина,
снова затягивает, душит неотступная, липкая, холодная грязь.
Обыск продолжался недолго. Потом составляли протокол. Пока я сам
отвинчивал ордена, лейтенант спокойно, будто обстругивал кору с дерева,
перочинным ножом срезал погоны. И деловито спросил у капитана:
- А петлицы на шинели как?...
- Ладно, пускай остаются.
Портсигар и спички сунули в чемодан и капитан заметил:
- Курить арестованному не положено... После крика из-за писем он стал
еще более сумрачным, говорил, брезгливо морщась.
Тогда впервые во мне пробудились инстинкты арестанта. Подойдя к столу,
чтобы подписать протокол обыска, я стал незаметно выщипывать из лежавшей там
пачки табак и ссыпал его просто в карманы.
Меня отвели в другую комнату, совершенно пустую - стояли только две
табуретки. На одной сидел молодой матрос, жевавший кусок хлеба. Мой первый
товарищ по заключению.
Назвался он Петей, сказал, что драпанул с тыла на фронт, надоело
"припухать в береговых экипажах", а его арестовали как дезертира.
Из соседней комнаты послышался голос все того же капитана. Он говорил
по телефону:
- Соедините с Забаштанским. Говорит Королев. Взяли мы вашего туза. Нет,
не сопротивлялся... - Потом он просил прислать машину доставить арестованных
в Тухель.
Когда мы с Петей и двумя конвоирами ехали в крытом "студебеккере" по
шоссе, уже начало темнеть.
О чем я думал тогда, в этот первый день? Прошло много лет и трудно
вспомнить все... Пытался представить себе, в чем собираются обвинить. С
самого начала войны я оставлял себе копии протоколов допроса военнопленных и
копии некоторых своих донесений, которые формально полагалось числить
секретными. Могли придраться к этому. Все карты считались секретными. Но,
посылая немцевантифашистов через фронт, мы давали им карты, которые затем
"актировали" как уничтоженные. Некоторые из антифашистов возвращались, и
тогда карты иногда действительно уничтожали, иногда передавали другим или
оставляли себе для поездок. Если приложить такую уцелевшую карту к акту о ее
мнимом уничтожении, можно обвинить в подлоге.
Во время обыска о картах не спрашивали. На тексты протоколов и