"Лев Копелев. Хранить вечно" - читать интересную книгу автора

докладных как будто не обратили внимания. Но может быть, это нарочно, прием?
Искали рукописи... После исключения из партии я послал подробное письмо в
Москву старому другу Юре Маслову. Он работал в Главном Политуправлении
Вооруженных Сил; когда он узнает, что меня арестовали, то, конечно, доложит
об этом письме начальству. Не может быть, чтобы такой примитивный лжец, как
Забаштанский, мог утопить меня, да еще теперь, после Грауденца, где мы
впервые добились такого явного и значительного успеха. Пропагандистской
группе, которой я командовал, удалось вызвать мятеж в немецком полку, потом
капитулировал гарнизон крепости... А если все-таки осудят, - ведь не
расстрел же? Может быть, это судьба - а то мог бы погибнуть перед самым
концом войны, - так стало мерещиться в последние дни в госпитале... Если
ссылка, лагерь, узнаю еще и эту жизнь. И буду учиться, буду писать. Ведь
иначе не пришлось бы. Нужно многое передумать. Что же это произошло в
Восточной Пруссии? Неужели действительно было необходимо и неизбежно такое
озверение наших людей - насилия, грабежи? Зачем нужно, чтобы мы и Польша
захватили Пруссию, Померанию, Силезию? Ведь Ленин отвергал Версальский мир,
а это - куда хуже Версаля... Мы писали, кричали о священной мести. Но кто
были мстители, и кому мы мстили? Почему среди наших солдат оказалось столько
бандитов, которые скопом насиловали женщин, девочек, распластанных на снегу,
в подворотнях, убивали безоружных, крушили все, что не могли унести, гадили,
жгли? И разрушали бессмысленно, лишь бы разрушить. Как все это стало
возможным?

Глава вторая. Полевая тюрьма

Часа через три мы въехали в небольшой затемненный город и, поколесив по
узким улицам, остановились. Старший конвоир долго препирался с дежурным по
тюрьме, не хватало каких-то бумаг. Это относилось к моряку, его не хотели
принимать. Потом меня провели через узкую калитку в железных воротах...
Трехэтажное кирпичное здание. Узкий темный двор. На втором этаже в конце
полутемного коридора - стол, освещенный карбидным фонарем; вокруг сидели и
стояли несколько солдат. Дежурный по тюрьме - старшина, молодой, худощавый,
рябоватый - внимательно посмотрел на меня и заговорил приветливо с легким
татарским акцентом:
- А вы, кажется, знакомый, фамилия как?... Звание майор? Помните в
Валдае пункт сбора военнопленных? Вы приходили допрашивать, я там в охране
служил. Вот, а теперь вы сами пленные.
- От тюрьмы, как от сумы, - заметил ктото из солдат.
Старшина так же приветливо, и даже извинившись, - знаете, ведь так
положено, - ловко и быстро ощупал меня:
- Ножика в кармане нет. Оружия нет... Ну мы вам, конечно верим. Дайте
майору закурить.
Кто-то протянул кусок газеты с щедрой щепотью махорки. Я свернул, дали
огня - в камеру спички нельзя брать. Старшина говорил все так же дружелюбно:
- Теперь пойдете в карантинную камеру, а завтра будет начальник, он
разместит.
Солдат повел меня вниз, в полуподвал, в дальний конец почти совсем
темного коридора, вдоль которого неспешно расхаживал часовой с тесаком.
Железная дверь, круглый глазок. Прощелкал ключ, скрежетнул засов.
Я вошел, и дверь за спиной глухо топнула. Скрежет, щелчок... щелчок...