"Лев Копелев. И сотворил себе кумира..." - читать интересную книгу автора

Дмитриевской улице и что у меня на глазах, в десяти шагах, - ну вот, как эта
стенка, - из солдата вываливались кишки... Было просто нечестным сомневаться
в том, что рассказывал он.
А доверчивый Сеня, изумляясь, верил нам обоим. У него самого был только
один сбивчивый рассказ о том, как его папа дружил со студентом, у которого
брат в черной косоворотке делал бомбы, а папа тоже носил черную косоворотку,
и мама его называла "горьковский босяк", а жандармы его арестовали, думали,
что это он делал бомбы, и держали в участке и в тюрьме целую неделю и еще
один день...
Сеня был за советскую власть. Он говорил, что Ленин и Троцкий великие
вожди, что есть еще Буденный, Щорс, Котовский и Пятаков - они тоже вожди,
хотя и поменьше. Но мы с Сережей твердо знали, что великими были Александр
Македонский, царь Петр, Суворов и Наполеон; уж это бесспорно. Сережа называл
великой еще и царицу Екатерину. Я возражал: женщина, не участвовавшая ни в
одном сражении, не может считаться великой, и противопоставлял ей "старого
Фрица", самого замечательного из немецких королей. Сережа не соглашался:
ведь Екатерине подчинялся даже Суворов, а Фридрих воевал против России и был
побит.[29]
Екатерина и Фридрих оставались спорными. Но с величьем каких-то там
живых "вождей", мы оба не могли согласиться. Сеня спорить не умел, начинал
заикаться, обиженно супился и ссылался главным образом на авторитет тети
Ривы, которая была членом партии и работала в Губкомпрофе. У моего отца в
шкафу стояли 82 тома, темнозеленых с позолотой - энциклопедия Брокгауза и
Ефрона. В них были и Петр, и Фридрих, но не было ни Ленина, ни Троцкого, ни
других Сениных вождей. Он после консультации у тети торжественно объявил,
что это старорежимные книги. Однако нас это не поколебало. Великолепные
книги с картинками, картами, флагами и гербами всех государств,
рассказывающие про все страны, города и реки, про всех царей и писателей,
заслуживали, конечно, больше доверия, чем любая тетя.


7.

Польские войска недолго занимали Киев. Мальчишек поразил грандиозный
парад. Маршировали колонны одинаково обмундированных серо-лиловых солдат.
Они согласно топали под музыку, высоко задирая ноги. Рысила кавалерия. В
каждом эскадроне были совершенно одинаковые лошади: в одном все вороные, в
другом - рыжие, в третьем - пегие с одинаковыми чулками и звездами. Солдаты
кричали дружно, громко и непривычно, вместо "ура" - "виват".
Шатаясь по улицам, я то и дело спрашивал польских солдат в квадратных
фуражках, которых называли познанцами, по-немецки "который час?" Некоторые
весело отвечали и заговаривали: "Сколько тебе лет? Где мама? Есть ли сестры,
братья?"
Такими беседами я хвастался перед Сережей, но он их осуждал. Он был
против поляков и против немецкого языка, учил французский и говорил, что
ненавидит немцев, потому что они убили его отца. Когда мы ссорились, я
попрекал его тем, что французы сожгли Москву и убили Нахимова, а вот Петр
любил немцев, и Екатерина сама была немкой. Иногда мы дрались, - он за
французов, я за немцев.
Сеня в этих ссорах не участвовал и вообще никогда не дрался. Он учил