"Лев Копелев. И сотворил себе кумира..." - читать интересную книгу автора

древнеееврейский и рассказывал о подвигах Самсона, Маккавеев и Бар Кохбы,
который воевал вместе со [30] своим ручным львом. Но это было похоже на
сказки, а бронзовые Наполеоны, скрестив руки, стояли на письменных столах в
Сережиной и в нашей квартире. И у Сережи и у нас были огромные позолоченные
книги "Отечественная война 1812 г." со множеством иллюстраций. А про
Нахимова рассказывал мой прадед, непререкаемо убежденный, что "як бы нэ
убыли Нахимова, то мы бы всих тих хранцузов, английцив и турков покыдалы в
Чорне море. Нахимов був такий герой, такий мудрый адмирал, шо його сам цар
Микола уважав и слухав. А як Нахимова убыли, то Меньшиков-Изменщиков отдав
Севастополь хранцузам и английцам."
Великих людей было много, но они все оставались в прошлом, в бронзе, на
цветных картинках под папиросной бумагой.
Отступали поляки и опять была канонада. Мы сидели в квартире внизу,
точь-в-точь такой же по расположению комнат, как наша. Но у родителей Сени
не было ни пианино, ни зеленовато-красного ковра, ни книжного шкафа с
Брокгаузом и Ефроном, ни большого письменного стола под зеленым сукном с
бронзовым Наполеоном, с огромными чернильницами. У них все было серое, все
меньше и везде пахло кислым. Младший брат Сени только начинал ходить и в
разных местах сушились его пеленки. Мама потом говорила: "Пролетарская
квартира! Ужас, в какой грязи они живут."
Сережа с матерью во время обстрела уходил в подвал к дворнику. И мама
говорила: "Эта офицерша - антисемитка, перед нами нос дерет. Тоже мне
барыня, стучит на машинке и папиросы курит."
Когда польские войска отступали, в нашу квартиру ворвалось несколько
мародеров. Елена Францевна увела меня и брата в детскую; она обнимала нас и
молилась по-немецки. Из комнаты родителей слышался громкий, рыдающий голос
мамы:
- Чтоб мои дети так жили, клянусь вам, это все, что мы имеем. Вот эти
ложечки - настоящее серебро. Часы золотые, клянусь вам жизнью и здоровьем.
Возьмите все, но пожалейте детей. У вас же тоже матери есть. И может быть,
дети есть. Или будут, чтоб они вам были здоровы. Заклинаю вас жизнью ваших
родителей и ваших детей...
Потом она рассказывала, что спасла жизнь отцу. Мародеры - не то поляки,
не то петлюровцы, не то просто бандиты, - хотели [31] его расстрелять тут же
в комнате и почему-то именно у зеркального шкафа. Требовали золото.
Два дня слышалась канонада, мы уходили вниз или отсиживались в ванной.
Приход красной армии в этот раз воспринимался как радостное событие.
Польская оккупация, несмотря на великолепный парад, не нравилась никому из
жильцов нашего дома. Почти ежедневно рассказывали страшные истории о том,
как польские солдаты побили молодых людей в сквере и увели их барышню, как
они били сапогами лодочника на Днепре, потому что не хотели платить за
перевоз. В последние дни рассказывали о том, что они жгут Печерскую лавру,
подожгли кирху на Лютеранской и синагогу на Мало-Васильковской, поставили
пулеметы и не пускают тушить. Кирха действительно сгорела, но от попадания
снаряда. Лавра и синагога остались невредимы. Однако об этих мнимых польских
поджогах в Киеве можно было услышать рассказы еще и десять лет спустя.
К нам в квартиру вошли первые красные - двое: командир и боец;
постучали и попросили напиться. И мама приветствовала их впрямь искренне,
горячо, я слышал "настоящий голос", хотя она и слишком часто и громко
повторяла "товарищ, товарищи".