"Лев Копелев. И сотворил себе кумира..." - читать интересную книгу автора

бревна, которые мы, ребята, вчетвером не могли сдвинуть с места. Веселые,
светлые глаза глядели из-под мохнатых бровей и нос был веселый, курносый,
вздернутый над роскошными усами, темно-русыми, толстыми, с лихо
подкрученными кончиками. Солдат немецкой армии, он никогда не воевал против
России, а, напротив, вместе с русскими солдатами сражался в Китае в 1901
году, участвовал в штурме императорского дворца в Пекине. Танте Люци
горделиво показывала его трофеи: черный лакированный ларец с нежным пестрым
рисунком, который пахнул таинственной, сладковатой горечью, шелковый халат,
черно-сине-оранжевый, звонко хрустевший, и несколько медных статуэток. Все
это были сокровища китайского императора, добытые героем в честном бою. Там,
в Китае, солдат Шпанбрукер заболел, его положили в русский военный госпиталь
и привезли в Киев, где лютеранский пастор и его прихожанки навещали немецких
солдат. Так он познакомился с дочерью садовода Майера и остался у них
"приймаком".
У Люци и Ганса было трое детей: старшая, моя ровесница Лили,
белобрысенькая, рассудительная, хозяйственная, тихоня и чистюля; Эрика,
быстроглазая озорная чернушка, на год моложе ее, и шестилетний Буби, щуплый,
болезненный, но упрямый. Он все время таскался за нами, расшибал нос и
коленки, ел известку и зеленые ягоды, иногда пугливо ревел, но никогда не
жаловался.
Онкль Ганс возился с нами больше, чем все другие взрослые. Когда он
работал, мы помогали ему, а он неторопливо рассказывал. Наваливал навоз в
тачку и рассказывал. Потом отвозил ее в кучу компоста, а мы подметали,
подгребали в коровнике. Он возвращался и продолжал. Он рассказывал о войне в
Китае и о разных животных, о коровах и о китах, о лошадях и слонах, о
Наполеоне и старом Фрице, и о том, зачем нужно удобрять землю. Работать с
ним, выполнять его поручения было почетно и радостно. Девочки чаще помогали
матери в кухне или бабушке в саду. Буби и мой брат Саня, который был его
ровесником, еще мало что могли. Поэтому я считал себя главным помощником
дяди Ганса, зазнавался и ревновал его. Обидно было, когда он вдруг поручал
не мне, а одной из девочек [41] принести гвоздей или длинную палку с
подвязанным на конце мешочком и ножом для срезания яблок.
Но лучше всего была охота. Дядя Ганс с двустволкой и патронташем
становился еще более величественным и прекрасным. Охотился он главным
образом на воробьев, реже на куропаток. Мы ходили за ним и подбирали
сраженную дичь. Страшно было добивать раненых воробьев, испуганно и
бессильно трепыхавшихся. Но дядя Ганс учил: "Добивай! Не отворачивайся, не
бледней. Чтоб не мучился. Нельзя мучить ни птиц, ни животных. Поэтому бей
сразу головой о камень, о твердую землю. Будешь трусить, они будут больше
мучиться. Мужчина не должен бояться крови, не должен бояться смерти, ни
чужой, ни своей. Девочкам простительно, а ты будь мужчиной..."
То были уроки рассудительной и как бы даже справедливой жестокости. Я
очень старался их усваивать, закусив губу, колотил о землю дрожащие тельца,
капавшие бусинками крови, и казался себе настоящим суровым воином. Было
жалко, страшно до тошноты и все же увлекательно. Почти так же я раньше
сладострастно лупил девочек. Именно девочек - с мальчишками просто дрались.
Примерно до девяти лет влечение к девочкам сводилось к тому, чтобы побить, а
потом пожалеть. Так и мечталось перед сном. И тогда же влекли описания
казней, пыток, убийств. Годам к 9-10 все начало меняться. Позывы к насилию,
любопытство к страшным книгам и картинам дополнялось острым чувством