"Лев Копелев. И сотворил себе кумира..." - читать интересную книгу автора

из любых тарелок.
Бабушкин Бог был мелочен и нелепо требователен. Почему грешно
"молочной" ложкой зачерпнуть мясной бульон?
- Грих и всэ. Так Бог наказав и пророки. А ты ще мале порося. Мусиш не
пытаты, а слухаты. Не то Бог покарае, ослипнеш, паралик скрутыть руки и
ноги.
- А почему папа и мама все едят, а Бог их не карает? (На деда я не
хотел ябедничать.)
- Воны апикойресы, гришни.[63] Боже их просты и помилуй! - Бормочет
что-то сердито по-еврейски. - Я за их молюсь, а ты не пытай, як дурень. Ще
малый за батьковы грихы пытаты. Язык в тебе дуже довгий, одризать треба...
Мама часто клялась Богом всемогущим, угрожала: "Будешь врать - Бог
накажет. Не будешь слушать родителей - Бог накажет..." Не помню, чтобы она
хоть когда-нибудь молилась всерьез. Но осенью перед "судным днем" покупалась
курица, и мама вертела ее над головами у меня и брата, бормоча какие-то
заклинания. "Это, чтобы от вас все грехи и все болезни ушли." Потом ту же
грешную и больную курицу благополучно съедали. Когда я спросил, не съедим ли
мы обратно все грехи и болезни, мама сердито прикрикнула: "Ничего не
понимаешь; вот вырастешь - поймешь." Но позднее пересказывала родным и
знакомым мой вопрос, восхищаясь: "Ну скажите, разве не поразительно умный
ребенок!"
В судный день мама постилась и упрекала отца, что он ест.
- Ты думаешь, твоя мамаша все замолит. Должно же быть хоть что-то
святое в жизни.
Однако мама была не столько верующей, сколько суеверной. Она ничего не
начинала в понедельник. Боялась сглаза. Потеряв что-либо, прежде чем искать,
завязывала ножку стола платком. Самым верным способом добиться от нее
чего-нибудь, было заклятие: "Заклинаю тебя моим здоровьем... сделай то-то,
позволь мне то-то." Когда умерли мамины родители, оба один за другим в 21
году, то мама, ее сестры и братья несколько дней кряду сидели в их квартире
на полу разутые. Мне объяснили, что это траур по еврейскому обычаю. Ничего
торжественного, а какое-то странное подобие детских игр. Только все
печальны.
О "маминой бабушке" я знал, что она тоже не ест трефного, блюдет
отдельную посуду и в субботу ничего не делает, а дедушка в гостях охотно
лакомится запретными блюдами. Его я однажды видел молившимся. Бледный, с
узкой седой бородой, он накрылся белым шелковым покрывалом с черными
полосами, обмотал руку ремешками, ко лбу прикрепил черный коробок и надел
черную шелковую шапочку. Но в еврейские праздники мы прежде всего навещали
родителей отца. "Отцовского дедушку" я не помню молящимся. Он был
коренастый, плечистый, краснолицый, короткая седая бородка. Иногда он
объяснял мне значение праздника. И любил рассуждать "о политике".[64]
Говорил многословно и скучно. Я делал вид, что слушаю, и нетерпеливо
ждал, когда получу подарок, полагающийся в "Хануку", или когда уже начнем
есть пироги с маком, которые бабушка пекла в Пурим.
Самым важным праздником была Пасха. Все дети и внуки должны были
приходить на "сейдер" - пасхальный ужин. Мужчины сидели за столом в шапках -
у нас дома такое считалось неприличным. В церквах, в кирхе и в костеле
полагалось снимать шапку. Это была понятная вежливость перед Богом.
Бабушка замечательно готовила. Это признавала даже моя критически