"Лев Копелев. И сотворил себе кумира..." - читать интересную книгу автора

уроков. Новым учителем стал студент, который должен был обучать меня и
древнееврейскому и музыке. Долговязый, худой, очкастый, он постоянно утирал
свой длинный розовый нос грязно-серым платком. Не помню, как он учил меня
религии и что говорил о Боге. Главным в его уроках были уверения, что все
евреи должны уехать в Палестину и создать свое государство. Он учил меня
петь сионистский гимн и печальную песню на слова Фруга "Друг мой, я вырос в
чужбине холодной, сыном неволи и скорби народной. Два достоянья дала мне
судьба - жажду свободы и долю раба."
Но в то время я уже стал юком, умел петь "Интернационал" и был убежден,
что сионистских скаутов-маккабистов нужно лупить так же, как "белых"
поксовцев и "жовто-блакитных" токсовцев. Когда мечтал о путешествиях и
странствиях, то, - никогда о Палестине, а, прежде всего, об Африке, об
Индии, о Южной Америке. Очень хотел поехать в Германию, где вот-вот должна
была начаться революция, или в Америку, где небоскребы, ковбои, индейцы,
негры, и тоже революция [68] не за горами.
Нового учителя я так невзлюбил, что даже не запомнил его имени.
Впрочем, и занятий состоялось немного. Несколько раз он больно щелкал меня
по темени за то, что я не выучил заданного. Когда я сказал, что не хочу
ехать ни в какое еврейское государство, он назвал меня идиотом, повторяющим
чужие слова. Обиженный, обозленный, я сказал ему:
- Если вы такой умный, чего же вы живете в Киеве и учитесь в киевском
университете? Уезжайте в свой Эрец Исроэл, а я хочу остаться в Киеве. Это
мой город. Я здесь родился...
Тогда он стал по-настоящему лупить меня и драть за уши. Я орал и
отбивался. Прибежали мама и Ада Николаевна. Мама кричала: "Убийца! Зверь! Я
не позволю трогать моего ребенка грязными лапами. Чтоб ноги вашей не было в
моем доме, сопливый меламед!" - и еще что-то ругательное по-еврейски.
Он злобно отвечал ей по-еврейски и ушел, рывком захлопнув дверь.
Мама побежала согревать воду для ванной - отмыть меня от заразы. Ада
Николаевна ахала и причитала:
- Das ist ein Henker! Ein PharissГ¤er! Ein bГ||ser pharissГ¤ischer
Henker! 9
Я не успел поверить в сурового еврейского Бога. И как-то неприметно
отвык от величественного, нарядного православного Бога. А лютеранский Бог,
менее пышный, но более снисходительный, почти семейный "либе Готт", легко
уживался с той светлой обезличенной религией добра, которую внушали уроки
Лидиии Лазаревны и Ильи Владимировича.
Когда я впервые прочел "Песню радости" Шиллера -
BrГjder, Гjber im Sternenzelt Muss ein lieber Vater wohnen.
- то воспринял это как ликующую истину, как выражение наивысшего смысла
жизни. Моим Богом стал добрый отец всех людей, всех племен и народов, - Бог
Льва Толстого и "Сна Макара", Шиллера и Диккенса.
Ему был сродни Христос из немецких пересказов Евангелия и Сакья Муни из
стихотворения Мережковского, который падал ниц перед голодными и нищими.
Этот единый и многоликий Бог помогал мне избавляться от смутных мыслишек, от
темных чувств, порождающих неприязнь к людям, которые говорят на другом
языке, верят другим богам, живут по другим обычаям, принадлежат иному
роду-племени.[69]