"Полина Копылова. Virago" - читать интересную книгу автора

обломков и раскоряченных тел.
Историй хватило до городских предместий.
Дома обступили реку стадом сбившихся на водопой красноспинных черепах. Изо
всех выходящих к воде улиц несся гомон, то и дело прорезаемый истошным
лаем или ослиным криком; на мутной береговой волне терлись бортами
связанные лодки; вереницы ослов, чуть видимых под вьюками, понуро шагали
за людьми вдоль пятнистых от сырости стен; босые дети вопили, скача по
лодкам и замахиваясь друг на друга палками и клепками от бочек.
- Вот вам и город, как обещано, к полудню.
Мона Алесандрина огляделась и смачно сказала:
- Содом! - а помолчав, прибавила, - и Гоморра.
Капитан засмеялся было, но тут с носа закричал лоцман, и капитану
пришлось, поспешно извинившись, приняться за свои обязанности.
На галере стало адски шумно: звенели невпопад два гонга, орали капитанские
помощники, хлопали плетки надсмотрщиков, бранились и громыхали цепями
подневольные гребцы, истошно вопил лоцман, предостерегая от одному ему
известных отмелей, глухо шипела вспененная веслами вода.
Вокруг сразу оказалось множество судов. Большие лодки, парусные и
весельные, с надстройками и навесами, шли по течению и против, сновали
наискось, переправляя с берега на берег всяческий люд и скарб. Только в
воздухе не хватало каких-нибудь рукотворных летающих штуковин - подумалось
моне Алессандрине, но не было рядом капитана, чтобы поделиться с ним этой
счастливой мыслью. Безмятежное облачное небо над кипящим красно-белым
городом вовсе не придавало равновесия картине мира, и редкие птицы не
могли исправить положения.
Внезапно заблаговестили во всех церквах. И все еще не было рядом капитана,
чтобы пошутить: вот, мол, честь какова чернобокой нашей венецейской галере
с меченосными львами на флагах и парусах. Впрочем, паруса свернуты, а флаг
повис - ветра как не было, так и нет.
От скуки мона Алессандрина залюбовалась едущим вдоль по берегу всадником.
Всадник, несомненно, был гранд. Черные перья на его шляпе колыхались в
такт легкому шагу его белогривой арабской лошадки, на длинных попонах
которой красовался герб - алый, но - ах! вот беда! - не разглядеть, то ли
птица то ли зверь. За грандом рысила свита - пятеро отроков в одинаковых
черных одеждах, и на одномастных изящных коньках - но не арабских,
конечно. Народ перед грандом расступался, кланялся и сдергивал шапки, на
ком были, а потом, разогнувшись, что-то кричал ему вслед, только не
разобрать было из-за шума, что, тем паче ей, владевшей кастильским
наречием лишь в той мере, какой достаточно для неторопливых светских бесед
- но не более того.
Гранд пришпорил лошадку, обогнал медлительную галеру, даже не глянув на
нее, и свернул в устье широкой улицы, сплошь застроенной лавками. Моне
Алессандрине отчего-то сделалось обидно за себя и за важную мадонну
SERENISSIMA VENEZIA LA BELLA, пославшую сюда этот корабль, не удостоенный
даже взглядом надменного гранда. Мона Алессандрина невольно оглянулась на
уплывавшее за излучину устье улицы, куда он скрылся, и подосадовала, что
не разглядела герба. Тут галера, уже давно исподволь замедлявшая ход,
толкнулась форштевнем в мол. Палуба под ногами подпрыгнула, чуть не скинув
мону Алессандрину в щель между бортом и молом, где крутилась и кипела
пестрая от сора вода - мона едва за перильца успела схватиться обеими