"Владимир Кораблинов. Прозрение Аполлона" - читать интересную книгу автора

захватывает, ей-богу!
- Слушай, - сказал гость, - дай мне тетрадь, я дома почитаю.
- Ладно, возьми... И, пожалуйста, - добавил взволнованно, - критикуй,
делай побольше замечаний.
- Да уж будь спокоен, - засмеялся гость, - ни жалости, ни снисхождения
от меня не жди!
И, решительно распрощавшись, пошел, шагнул из светлой комнаты в темную
ночь. С минуту постоял на крылечке, зажмурившись, привыкая к потемкам.
Затем, всматриваясь, выбирая места посуше, двинулся в неблизкий путь.
От города до института было версты четыре. Дорога скучно тянулась через
Ямскую слободку, через пустынное институтское опытное поле и Ботанический
сад.
В погожий летний вечер это была бы ну просто очаровательная прогулка -
с игривым помахиваньем тростью (на коей - монограммы, вензеля и даже,
врезанный в кизил, серебряный рублик с профилем убиенного государя
императора), с насвистываньем из "Риголетто" ("Сердце красавиц склонно к
измене"), с тихим любованьем закатными красотами...
А сейчас под глубокими профессорскими калошами хлюпал мокрый март,
вязкое месиво из грязного снега и жирного, маслянистого чернозема. Нога
нет-нет да и просовывалась, осклизнувшись, в глубокую дорожную колею, и
ледяной холод мокрыми гнусными лапами хватал за ноги, противным ужом
проскальзывал под шерстяную фуфайку, к груди.
И не до насвистываний было. Не до "Риголетто".
А уж какой глупой, вздорной казалась сейчас затея тащиться в город к
Денису Легене для того лишь, чтобы выпить стакан дрянной кислятины, которую
милейший Денис Денисыч пытался выдать за натуральное "Цинандали", и битый
час слушать сердитое шмелиное гудение, ровно час извергавшееся из Денисова
рта. Впрочем, повесть была ничего себе... туманные, туманные страницы
русской истории...
Но изжога! Изжога одолевала... От одного лишь воспоминания о дико
наперченной баклажанной икре душило, мутило, позывало на тошноту. И
профессор, рыча, останавливался, сплевывал тягучую слюну, бормотал нехорошие
слова по адресу Дениса Денисыча и Советской власти. Легене перепадало за
икру и винную кислятину, власти - за то, что упразднила бельгийское
акционерное общество "Курьер" (то есть, проще говоря, конку) и реквизировала
институтского жирного серого мерина, каковой, будучи впряжен в двухколесный,
с красными спицами, щегольской шарабан, возил профессора в город, или на
строительство опытного завода, или в иное нужное место. Не был бы
реквизирован мерин - не пришлось бы сейчас хлюпать вот этак по грязи, с
мокрыми до колен ногами...
Четыре версты! Да еще в мартовскую распутицу... Это не шутка,
милостивые государи! Далеко не шутка.

Слободку и опытное поле кое-как прошлепал, промесил калошами, но у
самого института, в Ботаническом...
Из тьмы, из чащобы декоративных голубых елей, блеснул фонарик, стеганул
мигающей полоской по уцелевшему снегу. Двое в шинелях, с ружьями подошли,
спросили пропуск. В объявленном на военном положении городе разрешалось
ходить только до восьми.
- Черт вас знает, - подавая служебное удостоверение, раздраженно сказал