"Владимир Кораблинов. Чертовицкие рассказы" - читать интересную книгу автора

Воронеж приезжал царский наследник, и весь город с завистью и изумлением
видел, как царский воспитатель, его высокопревосходительство господин
Жуковский, запросто, запанибрата прохаживался с Алексеем по Дворянской
улице, заходил в гости к Кольцовым и пил у них чай. После этого случая все в
Воронеже стали вдруг набиваться в друзья к Алексею и всем он вдруг сразу
полюбился.
От всей души полюбил его и Прохор, но только ему было неважно, что
Кольцов прогуливался под ручку с самим Жуковским, да он и не знал, кто это
такой - Жуковский.
В конце лета старик Кольцов велел Алексею ехать "на линию", то есть в
азиятские степи, где можно было за бесценок купить скот. В такие длительные
поездки Алексей брал с собой трех-четырех надежных гуртовщиков. И на этот
раз он отобрал себе в товарищи четырех человек, в числе которых был и
Прохор.
Стоял теплый сентябрь, ехать было хорошо. Кольцова все радовало: вон в
побуревшей траве лисий хвост мелькнул, вон ястреб камнем упал в полынную
заросль, вон круглое озерцо блеснуло... У речки либо у озера становились на
ночлег, разводили костер и готовили ужин. Кашеварил обычно дед Пантелей,
балагур, тертый калач, такой старый, что помнил царицу Катерину и Суворова.
Однако сколько ему было лет, не знал.
- Лет-то лет, да и годов, - говаривал. - Чего их считать, что они -
деньги, что ли?
Два других гуртовщика были братья-близнецы Ельшины - Иван да Федор. Оба
коренастые, чернобородые, с разбойничьими глазами и до того похожие друг на
друга, что если б не серьга в Ивановом ухе, так их и различить было бы
невозможно. Они все больше помалкивали, молча ужинали, а поевши, сразу
заваливались спать. Ложился и Пантелей, но перед сном долго шептал молитвы,
кланялся на восток, а потом, уже улегшись, кряхтел и ворочался: от ночной
сырости у него болели ноги.
Кольцову же не спалось. Примостясь поближе к костру, он или читал
книжку, или что-то записывал в свою небольшую памятную тетрадку.
Прохор тоже не вдруг ложился и тоже, как Кольцов, подолгу сиживал у
огня, вырезая ножом на ореховой палочке затейливые узоры. Время от времени
он искоса поглядывал на Алексея: тот читал, улыбался, хмурился.
Тишина стояла ночью в степи, только иной раз встревоженная лошадь
всхрапнет, загремит цепью или тоненько пискнет над головой невидимая ночная
птица - и снова тишина да небо, усыпанное далекими звездами. И уже
успокоится, уснет Пантелей, и на деревенской колокольне сонный звонарь
пробьет полночь, а Кольцов все не спит, все читает...
И вот как-то один раз, когда Кольцов что-то записывал в свою тетрадку,
Прохор возьми да и окликни его:
- Василич! А Василич!
Кольцов не отозвался. Он кусал кончик карандаша и так глядел на огонь,
словно что-то видел там в веселых языках жаркого пламени, в красно-золотых
городах нагоревшего крупного жара. Прохор удивился и, привстав на колени,
заглянул в костер: нет, ничего такого там не было.
Он оробел, подумал, уж не приключилось ли что с хозяином, и когда тот,
оторвав взгляд от костра, стал записывать в тетрадку, снова окликнул его.
Алексей мотнул головой и продолжал писать. "Нет, погоди, - подумал Прохор, -
я так от тебя не отвяжусь..." Дождался, когда Кольцов кончил писать и снова