"Бойл Т.Корагессан. Восток есть Восток " - читать интересную книгу автора

своем обычном состоянии легкого оцепенения. На сковородке потрескивал жир, в
зарослях пели птицы, оконные стекла сияли солнечными бликами. По привычке
Олмстед приготовил вторую тарелку, для Уилера. Когда стемнеет, когда звезды
захолустной команды - Гант, Мерфи, Томас - будут окончательно посрамлены
непобедимыми нью-йоркскими чемпионами, он сходит к брату на могилку, заберет
вчерашнюю тарелку, пустую, и поставит новую.
Как все обитатели Свинячьего Лога, старый Уайт говорил на диалекте
гулла, языке своих предков. В гулла множество заимствований из хауса, волоф,
ибо, кимбунду и прочих западноафриканских наречий. Вместе с древними
словечками сохранилась смутная лингвистическая память о далеком континенте,
племенных обрядах и суевериях, столь популярных среди пращуров. Олмстед Уайт
и сам был очень суеверен. А как же иначе жить человеку в мире, где ничего
толком не поймешь, где ночь прямо нашпигована всякими привидениями, духами и
голосами? Старик верил и в колдовство, и в заклятья, и в чары худу и джуджу,
и в призраки, и в черный глаз, и в ведьм, которые могут напустить порчу, так
что будешь потом сохнуть, как трава под солнцем. Поэтому Олмстед вовсю
старался не обидеть дух покойника Уилера - то одежонку подарит, то колоду
карт принесет, журнальчик, что-нибудь повкуснее к ужину. И упаси боже хоть
одну ночь пропустить. Наутро тарелка всегда была вылизана начисто. Может,
это еноты угощались или опоссумы, кабаны, бездомные собаки, вороны - кто его
знает? Только сам Уилер мог бы ответить на этот вопрос.
Стало быть, на сковородке поджаривался бекон, и устрицы пахли так, что
дощатая лачуга не уступала по части ароматов какому-нибудь шикарному
ресторану в Чарлстоне, где все уставлено пальмами в кадках. Домик у Олмстеда
был двухкомнатный, стены покрашены в синий цвет, на печной трубе изображена
синяя же пирамидка - ведьм отпугивать. Олмстед пребывал в бездумном покое,
рука переворачивала вилкой жаркое как бы сама по себе. Вокруг - тишина,
только вот муха разжужжалась на противомоскитной сетке. Муха сражалась за
свою свободу, а мир замедлил вращение, словно старая, потрепанная карусель.
И тут Олмстед вдруг почуял, что в кухне есть кто-то еще. Старик стоял к
двери спиной, возил вилкой по сковородке, радио все так же бухтело про
незадачливого Дейла Мерфи - вроде бы ничего не изменилось, но Олмстед готов
был поклясться, что сзади кто-то есть. Или что-то.
Он двигался медленно, словно после обморока, словно Братец Кролик,
приклеившийся к смоляному чучелку. Руки Олмстеда заходили ходуном, он
вспомнил про ужасный конец Варнера Армса. Того нашли мертвым в собственной
кухне, все стены в кровище, а на полу черные ведьмачьи космы, будто привет с
того света, из тьмы кромешной. Старик вжал шею в плечи - как бревно в землю
заколотил. Потом медленно, очень медленно повернул голову, так что стоящий
(стоящее) сзади мог (могло) полюбоваться на один испуганный глаз и серую
щетину подбородка.
Выпученный от ужаса глаз увидел в дверном проеме такое, что хуже
некуда. Там стоял Уилер, поднялся-таки из могилы: кожа стала желтая, будто
пожухлый лист, а одет в красную хлопчатобумажную рубашку и джинсовый
комбинезон - три дня не прошло, как Олмстед сам эту одежду на могилу снес.
- Уилер! - завопил он, неуклюже поворачиваясь и широко раскинув руки. -
Я не в том смысле, ей-богу! Чтоб мне провалиться! Зря я обзывал тебя всякими
словами в тот день, когда ты преставился...
Олмстед осекся, потому что увидел: это не Уилер. У брата не могло быть
такой перекошенной рожи, словно он в штаны наложил. Да и комбинезон был бы