"Э.С.Коробова. Малых народов не бывает (О малочисленных народах) " - читать интересную книгу автора

Снабжение чукотских сел резко ухудшилось. Была введена карточная
система. Правда, в те годы, пожалуй, только чай, сахар и табак занимали
заметное место в питании местных жителей, и то как лакомства, за исключением
последнего. Однако сократилось и снабжение охотников боеприпасами, и
приходилось идти на всяческие ухищрения, чтобы продолжать добывать зверя.
Изготовлялись самодельные боевые патроны, дробь лили из решеток, отслуживших
свинцовых аккумуляторов.
Я уже не раз писал о том, что суровые военные годы были годами
удивительного сплочения народов Советского Союза. Это настроение не обошло и
далекий Уэлен, где жило много русских и представителей других
национальностей, работников полярной станции, погранзаставы, учителей,
служащих торговой конторы.
Но самые яркие воспоминания остались у меня о начальнике косторезной
мастерской Вячеславе Леонтьеве, пекаре Николае Павлове и директоре нашей
школы Льве Беликове. Сын Леонтьева - Владик и сын пекаря - Петя учились с
нами в школе, прекрасно говорили по-чукотски, и никто - ни русские, ни
чукчи - не видели в этом ничего особенного: нормальные отношения нормальных
людей.
В школе обучение шло на русском и чукотском языках. И я должен сказать,
что выпускники тех лет Уэленской неполной средней школы, независимо от
национальной принадлежности, отличались великолепным знанием обоих языков.
Куда это впоследствии порастерялось? Недавно с болью в сердце узнал о
кончине Елены Фадеевны Ольшевской. Она преподавала в соседнем селении -
Наукане, откуда происходила вся моя родня по материнской линии. И там,
насколько я мог судить, атмосфера в небольшой уютной школе отличалась
истинным уважением к эскимосскому и русскому языкам. Наши школы дружили, и в
зимние каникулы эскимосские школьники приезжали в Уэлен с концертными
номерами, которые готовили в долгие зимние вечера, чтоб поразить своих
уэленских сверстников.
Война шла далеко, но наши учителя, многие из которых происходили из
Ленинграда и получили образование в ленинградских вузах, сострадали своим
близким и родным, оставшимся в голодном, блокадном Ленинграде.
Что такое голод, нам было хорошо известно. Почти каждый год на исходе
зимы, когда в мясных ямах кончался запас и деревянные бочки, заполненные с
осени ароматными квашеными листьями, пустели, в остывающие от недостатка
жира яранги заползал голод. Мы к этому относились как к суровой
неизбежности. Вполне нормально было после школы залезть в темный провал
мясной ямы с острым крюком в поисках где-нибудь завалявшегося меж камней или
среди мерзлой земли куска копальхена. Нестерпимый запах от разложившегося
моржового мяса и жира отнюдь не отпугивал, а скорее вдохновлял - если
пахнет, значит, что-то есть! Да, в эти трудные дни, бывало, и варили куски
моржовой кожи с крыши или байдары, размачивали ремни. Но впереди светили
весна и лето - обильные едой месяцы!
И только тогда, когда есть было совершенно нечего, мы с бабушкой
запрягали собак и отправлялись к ее сородичам в Наукан. Там ни о чем не
спрашивали. Науканцы жили на самой тропе морских зверей, на стреме Берингова
пролива, и даже в глухую зимнюю пору, когда все разводья напротив Уэлена
сковывало морозом, в стремительном течении великой межокеанской реки им
удавалось подстрелить лахтака или нерпу. Да и зимние запасы были куда
обильнее, чем наши.