"Хулио Кортасар. Шея черного котенка" - читать интересную книгу автора

- Кафе есть, - ответила она, - но плохое.
- А вы сейчас улыбнулись, не отпирайтесь.
- Я и не отпираюсь, но кофе - плохой.
- Как бы то ни было: на углу кафе есть?
- Да, - согласилась она и на этот раз, взглянув на него, улыбнулась. -
Кафе есть, но кофе - плохой, а вы думаете, что я...
- А я ничего не думаю, - ответил он, и, как ни ужасно, это была правда.
- Спасибо, - произнесла недоверчиво девушка.
Она дышала так, словно устала подниматься на эскалаторе, Лучо даже
показалось, что она дрожит. Но вот опять спокойно и беспомощно болтающаяся
черная миниатюрная перчатка, опять она меж его пальцев подавала признаки
жизни: она извивалась, льнула, сжималась в кулачок, суетилась,
успокаивалась; как приятно, как тепло, какое удовольствие, какая ласка, эта
черная перчаточка, пальчики - второй, третий, четвертый, пятый, первый;
пальцы ищут пальцы: перчатка в перчатке - черное в коричневом, а вот -
пальцы продеты сквозь пальцы, первый проникает между первым и третьим,
второй - между вторым и четвертым. И все это происходило там, совсем рядом с
ее коленками, и ничего нельзя было поделать, хотя было приятно, и ничего
нельзя было поделать, если бы и было неприятно, но все равно; ничего нельзя
было поделать; это происходило там, и не Лучо же играл рукой, не он продевал
пальцы сквозь пальцы, сжимал в кулачок и шевелил ими, но никоим образом и не
девушка, она, выйдя на улицу, тяжело дышала и подставляла свое лицо мороси,
словно стремясь смыть с него застоялый и горячий воздух переходов метро.
- Я живу там, - произнесла девушка, показывая на какое-то высокое окно
из множества окон в одном из множества высоких одинаковых домов на
противоположной стороне. - Мы, наверное, сможем приготовить растворимый
кофе; думаю, это лучше, чем идти в бар.
- О да, - сказал Лучо, и теперь уже его пальцы постепенно все сильнее
сжимали перчаточку, словно шею черного котенка.
Комната была достаточно большая и очень теплая, с азалией[2] и
торшером, дисками Нины Саймон[3] и неубранной постелью, которую девушка,
стыдливо извиняясь, тут же привела в порядок. Лучо помог поставить на
стоящий у окна стол чашки и положить ложки; был приготовлен крепкий и
сладкий кофе. Ее звали Дина, его - Лучо. Довольная, словно обретя
спокойствие, Дина говорила о Мартинике[4], о Нине Саймон. В своей
красно-коричневого цвета одежде она производила порой впечатление
девочки-подростка. Мини-юбка ей шла... Работала она в нотариальной конторе;
были серьезные и болезненные переломы щиколоток: бегать на лыжах в Верхней
Савойе[5] в феврале, увы... Два раза ее взгляд задерживался на нем, и она
принималась что-то ему говорить тем же тоном, что у поручня метро, но Лучо
отшучивался, решив про себя, что игры с него довольно и нужно приниматься за
другое, хотя сейчас бесполезно настаивать, зная, что Дина, возможно,
страдает: быть может, столь быстрый отказ от комедии ей причиняет боль, хотя
какое это имеет значение. А в третий раз, когда Дина наклонилась, наливая в
его чашку кипяток и снова бормоча, что не виновата, что такое с ней
случается изредка, в этом он и сам может убедиться, вот, к примеру, сейчас
все совсем по-другому: вода и ложечки, руки повинуются каждому жесту; тут-то
Лучо все понял, хотя и сам не понимал - что именно, но вдруг понял: это
действительно что-то другое, не от мира сего, поручень действительно имел
какое-то значение, игра не была игрой; перелом щиколотки и лыжи сейчас можно