"Виталий Коротич. Лицо ненависти " - читать интересную книгу автора

убирать позже; мне даже удобнее, чтобы она возилась в номере после моего
ухода. "Как это? - спросил администратор очень серьезно. - Как это? Давайте
взглянем на номер вместе. Горничная сказала мне, что уже все сделала, и ее в
гостинице нет".
Администратор внимательно осмотрел мою постель, лично взбил подушки и
застелил ее, извинился и вышел вместе со мной.
Назавтра рано утром горничная пришла ко мне в номер рыдая. "Он меня
выставил, - повторяла она сквозь всхлипы. - Он меня выгнал и сказал, что это
тебе не дома работать!" Ничем помочь своей горничной я не мог, но сказал
администратору, выходя (дежурил уже другой), что, кроме вчерашнего, у меня к
горничной претензий не было ни разу. Администратор кивнул. Не знаю, как они
там поладили (может быть, помогло то, что кровать разворотил столяр, который
чего-то там свинчивал), но я встречал девушку еще несколько раз на других
этажах. На нашем этаже воцарилась огромная негритянка, которая широко
улыбалась и все время показывала фотографии огромного количества своих
детей. Звали ее, кажется, Бетси; она верила в бога, но бог у нее был
спокойный, баптистский, к которому никогда не приезжали кардиналы или
епископы и который только по воскресеньям созывал своих сторонников на
беседу и коллективное песнопение. Мы рассуждали о жизни в городе, о работе
полицейских, потому что у Бетси были знакомые в полиции. Она мне
рассказывала уже о том, как нападают на полицейских ("Да, да, они такие же
люди, а для грабителей нет ничего святого!"), о том, что делается на
бруклинских кладбищах и почем мандарины у лоточников. Работой новая
горничная дорожила, поэтому номер мой всегда бывал вычищен до зеркального
блеска.


Глава 4

После давнего разговора с Марией, после беседы с Кацем я знал, что мне
надо съездить на эмигрантское кладбище. Появилась возможость, и я поехал.
Кладбище было скорей выгородкой в давно распланированном океане американских
аккуратненьких погребений, но домик сторожихи я нашел без труда; все было,
как я запомнил из пересказа, мне под честное слово выдали ключ, и я отпер
ключом этим - медным, с хитрой бородкой - невысокую чугунную калитку, через
которую, собственно, и перелезть можно было бы без труда, но неприлично, что
ли...
Сто раз уже я думал о том, почему это с такой легкостью удается мне
влезать в чужие дела, да еще в такие, что, прикоснувшись к одному из них, я
тут же оказываюсь впутанным в десяток следующих. Еще дома, ведя регулярные
радиопередачи, я часто получал жалобы от людей, считающих, что у меня хватит
времени, энтузиазма и власти, чтобы в них разбираться. Когда я не решал
вопроса быстро и к вящему удовольствию жалобщика, тот сообщал куда следует,
что и сам я такой-сякой; сочиняя объяснения, я мог лишь задумываться над
сложностями писательской судьбы и превратностями авторитета.
Но так или иначе на кладбище я шел с интересом: любое кладбище обобщает
удивительно много, говоря о сегодняшнем состоянии народной жизни и народной
души. В уважении к предкам немало доказательств того, насколько потомки
способны к любви и насколько любовь их простерта во времени; это всегда
поучительно.