"Инна Яковлевна Кошелева. Пламя судьбы " - читать интересную книгу автора

возбуждало ту самую энергию, которая, говорят, движет мирами, - энергию
взаимного притяжения двух полов.
Шел изощренно-чувственный - "галантный" - восемнадцатый век.
Приближался к своей вершине век удивительный, стоящий особняком в истории
человечества. Мыслители-аристократы говорили: кто жил до нас, тот не жил
вовсе.
Еще бы! Абсолютизм дарил своим знатным сынам блаженную праздность.
Екатерина Вторая, издав указ о вольности дворянства, разрешила своим
подданным, владельцам поместий и вотчин с крепостными крестьянами, лишь по
мере желания нести службу как в армии, так и при дворе. Никаких
обязанностей, одни права и полная обеспеченность за счет труда черни. Пусть
эта чернь стенала от непосильной нагрузки, кормя и обслуживая трутней, пусть
бунтовала, выдвигая "своих царей", таких, как Емелька Пугачев. Крепостная
кабала становилась все жестче, а жизнь дворян все безоблачнее и беззаботнее.
Эдем, рай на земле, да и только!
Часть высвободившихся сил дворян пошла во благо. Век восемнадцатый стал
веком просвещения, веком расцвета искусства и науки.
Но как оценить ту могучую энергию, которая хлынула во все возможные
сферы наслаждений?
Мода, еда, танцы, музыка - отныне все должно было ласкать и радовать
утонченных бездельников.
Костюмы праздных создавались не для жизни. На непомерно высоких
каблуках нельзя было ходить, а женские прически достигали такой высоты, что
их обладательницам приходилось спать сидя. Сохраняя эти бессмысленные
произведения парикмахерского искусства, дамы не мыли головы месяцами. Никого
не смущало, что в полутораметровых постройках из волос заводились
насекомые - ах, лишь бы привлечь внимание, лишь бы поразить свет и
поклонников.
Мода предлагала такие изыски, какие могут возникнуть лишь при полной
незанятости ума.
Запахи - мускус, амбра, эфиры из цветов.
Простые и ясные цвета Возрождения - алый, небесный, золотой - были
забыты. Все хвалили "цвет блошиного брюшка", нежно-телесный (нежнее не
бывает) "цвет живота монахини", "цвет каки дофина", то есть испражнений
грудного младенца, "цвет гусиного помета" и прочее, и прочее.
И, разумеется, все эти ухищрения приносились на алтарь нежных чувств.
Смысл "галантности" в том, что женщина стала высшим из всех возможных
наслаждений. Она воцарилась как носительница всего самого влекущего и
лакомого. Ей поклонялись, ей курили фимиам как олицетворению чувственных
радостей.
Нет, не страсть и, конечно, не жалость или нежность считались любовью.
Адюльтер, игра, но игра не на жизнь, а на смерть...
Танцевать менуэт - значило "чертить тайные знаки любви".
Пастушьи сцены, разыгрывавшиеся повсюду, превратились в публичный
флирт: что ни жест, что ни слова - подслащенная скабрезность.
"Ах, кто придумал одежды?"
"Безобразник; чтобы прикрыть свое безобразие?"
Опера не скабрезна, но до чего чувственна! До чего эротична?
А эти плавные, ласкающие взор излишества барокко и рококо в
архитектуре?