"Инна Яковлевна Кошелева. Пламя судьбы " - читать интересную книгу автора

которой ничего нет и куда влечет желание исчезнуть, раствориться, умереть.
Немыслима острота касаний, острота, не могущая не завершиться болью, и боль
та желанна...
Графу в ту ночь была дана радость зрелой и мудрой любви. Нет тела, нет
духа, все едино, и все ему мило в этой девочке. И груда березовых веников,
на которой она лежит, - лучшее в мире ложе. Ничто не препятствовало чувству
обратиться в нежность.
Даже девственность возлюбленной не стала препятствием для полного
единения. Первичная монада, о которой писал Платон, воссоздалась. Единство
мужского и женского, невозможная полнота бытия... Зверь о двух спинах... Кто
мог бы предположить в девочке такую страсть и такой дар зажигать?
В первом порыве разум не принимал участия, но постепенно он стал
мерцать, освещая нежностью близость.
- Прости меня, Пашенька...
- Нет, вы меня простите. Я намечтала, вот и случилось. Господь мне дал
душу живую, но не дал свободы ей повиноваться. Совсем было решила - в
монастырь. Бегу по лесу, от себя бегу, а сама об одном думаю: увидеть бы
вас, прикоснуться бы. Услышала стук копыт, все поняла, ужаснулась и
возликовала. Стояла бы за кустом и стояла, так нет - навстречу вышла.
- Прости меня, Пашенька, - повторил граф. - Не совладал я с собою.
Давно меня к тебе бросало, а тут... К отказам я не привык, распалило меня
твое непокорство. Забыл я за страстью, какая ты... маленькая. Грубо я?
Больно?
- Да что боль... Светает... И на душе... Странно, как будто и нет греха
Будто правильно все, будто все так и должно быть.
Его руке упрямо противились пряди ее волос, скручиваясь в крутые
завитки. Нежная ее бровь длилась до бьющейся на виске жилки. И ресницы, как
бабочки, бились под пальцами...
- В мечтах я видел все это другим. Равным твоему пению, равным душе
твоей, которая почему-то открыта мне каждый миг. Но что я мог сделать, чтобы
тебя не обидеть?
- И вы не вольны в своих поступках, я знаю. Нет вашей вины передо мною,
ничем вы мне не обязаны. Хотя... - Параша замолкла, не зная, как сказать о
том, чего боялась. - Я все же решусь попросить... если вы ко мне, как к
прочим... К тем, кого вызываете перчаткой или платком с монограммой...
Николай Петрович закрыл ей рот поцелуем:
- Сказали тебе, значит. Вот почему не пришла. Кто тебе душу растравил?
Слегка высвободилась:
- ...Тогда отпустите меня в монастырь. Потому что не просто я...
- И я не просто...
И тогда Параша снова ответила на его ласку всем своим тонким и гибким
телом. И руку его положила на свою грудь:
- Сюда, теперь сюда. Не венчана, а нет стыда. Где любовь, там и Бог.
И снова лежали они рядом, чувствуя, что страсть, только что избытая,
вновь наполняет их - одного прикосновения рук достаточно, чтобы покой
сменился волнением. Но пока еще могут они говорить.
- Помните, - спрашивает Параша, - мы перед светлой Пасхой читали с вами
Димитрия Ростовского? Что тело - храм Божий и всегда само чувствует, что
есть грязь, а что - омовение чистое?
- Мне больно сейчас, Пашенька, от чистоты этой. Оттого, что вся жизнь