"Инна Яковлевна Кошелева. Пламя судьбы " - читать интересную книгу автора

прошла в непотребстве и слякоти. Ты прикоснулась, и... высветлилось здесь, в
груди. И больно, как перед смертью.
- Это старое отходит, я знаю.
- Откуда тебе знать? - повернул ее к себе. Легкая-то какая, одним
движением руки повернул. Или сама повернулась? - Откуда тебе знать? -
повторил и засмеялся. А после серьезно-серьезно: - Ты мне мать, и сестра, и
дочь, и... Господь.
- Не надо... Такое...

Ночью убежала из флигеля девчонка, ошеломленная недобрым словом. Во
дворец возвращалась любящая женщина, готовая отстаивать свое чувство.
Она возвращалась именно во дворец, чтобы занять место, однажды ей
предложенное, но отвергнутое из робости и из предрассудков. Она шла босиком.
И вел ее, обняв за плечи, защитник, мужчина, муж Николай Петрович набросил
на рваное, мятое, в пятнах крови серо-розовое платье свой дорожный кафтан, и
шел граф спокойно, не сторонясь ничьих взглядов.
Впрочем, утро было совсем раннее, мало кто видел их, а кто видел, был
так поражен увиденным, что и не знал, как это понимать.

7

Николай Петрович уложил Парашу в свою огромную, похожую на библейский
ковчег кровать, и сделал это с нежностью любящего отца и старательностью
умелого слуги. Отодвинул тяжелый полог, чтобы легче дышалось. Обрядил
девочку в собственную ночную рубаху, в которой она утонула. Подоткнул под
бока одеяло и с особым тщанием укутал запыленные ножки.
Лечь рядом он не решился, ощутив внезапную робость перед детской
свежестью и непонятностью того явления, которое звалось Парашей. Заснуть он
даже и не пытался. Сел в кресло напротив.
Параша спала. Легким и ровным было ее дыхание. Она лежала в его
постели, и ему захотелось оградить ее от всего, что может на нее нахлынуть и
унести детский покой ее тела. Какая жалость в нем к маленькой хрупкой Паше!
Он любовался черными локонами, спутавшимися с белоснежными кружевами,
смуглым румянцем, четким рисунком скулы и тонкими пальцами без украшений,
чуть отодвинувшими от лица одеяло.
Удивительна зоркая сила чувства! Из будничной невнятицы дел и отношений
мир вдруг выступает в такой отчетливости... Граф отмечал про себя: это
запомнится. И это - тоже. Небывалая легкость во всех мышцах, лай приблудной
собачонки под окном, бой часов и еле заметное покачивание от ветра тяжелой
занавески. Впервые после детства, после раннего юношества через все
обстоятельства он пробился к самому себе, и будто кто-то написал в мозгу:
"Все идет как надо".
"Такого у меня не было, - думал граф, - не было. В этом моем состоянии
я не выделяю телесного наслаждения. Вся жизнь стала радостью, неразделимы
плоть и дух, все едино, всё - душа. Мне так же нужно смотреть на тебя, как и
ласкать..."
Он смотрел и не мог насмотреться.
Самое счастливое утро графа было и самым несчастным, потому что
наплывали и другие мысли, ввергавшие в отчаяние.
"Господи, как странно расставил ты людей на этой земле. Души близкие, а