"Елена Костромина. Трафарет вечности " - читать интересную книгу автора

Кузьма рос и, постепенно, ему пришлось привыкать, что между жизнью в
его семье и жизнями других людей, "младших", как называл их Федор в
разговорах с дедом и отцом - огромная разница.
Серьезный "прокол" случился с Кузей в пятом классе, когда на литературе
начались сказки Пушкина. Кузя, давно наизусть знавший все Тихоновы сказки,
на вопрос учительницы: "А кто знает, откуда Александр Сергеевич взял историю
для своей поэмы?" поднял руку и честно сказал: "Ему Тишка рассказал, только
Пушкин этот все переврал", и, не спеша, в подробностях, рассказал историю о
семи богатырях так, как рассказывал ему всегда серьезный кот Тихон. У
учительницы чуть не сделался сердечный приступ.
Разговаривать с директором на этот раз явился Беляев собственной
персоной. После разговора с директором, Федор вернулся в дом Кравченко очень
недовольный, взял жалобно мявкнувшего кота за шкирку и унес в кабинет,
откуда долго раздавались голоса - то, раздраженный, Федора, то, обиженный,
Тихона.
- Михал Петрович, зайди-ка, ко мне, - вызвал к "себе" в кабинет Федор
хозяина дома и снова что-то долго и раздраженно гудел, изредка прерываемый
замечаниями деда. Наконец, дед и Беляев вышли из кабинета и Федор, как ни в
чем не бывало, сказал Кузе:
- Собирай удочки. На вечернюю зорьку пойдем с тобой, посидим у речки.
У реки Федор в легкой, и совсем не назидательной манере рассказал
Кузьме, что искренность и открытость - это похвальные качества в любом
человеке, но свидетелями частной жизни людей должны быть очень не многие. Он
легко и просто болтал о разных происшествиях в жизни Кузьмы, о которых не
следовало никому рассказывать, и Кузьма слушал, кивал, следил за поплавком,
убаюканный мягким и мелодичным голосом и в его голове кружилась мысль - да и
зачем им, "младшим", рассказывать все это? Они ведь все равно не поймут и не
оценят...

В это время, Михаил Петрович, сидя в библиотеке, гладил обиженного кота
и втолковывал сыну:
- Ты, Петя, пойми. И я, и ты для него кто? Вот, то-то и оно, что
дворовые люди. Отца он из собственного имения в свою науку взял, он же деда
из крепости освободил и пожаловал купечество. И все равно... А Кузьку он
возлюбил, как сына. Этого он никогда никому не скажет и себе даже не
признается. Только если бы мы с тобой так отличились, что бы он сотворил?
- В порошок бы стер, - кивнул Петр, - Это уж непременно. Уж выволочку
бы знатную устроил. А Кузьке только голову немножко помутит, - Петр
вздохнул, - да вот боюсь я, что от этой мутоты ему вреда больше будет, чем
от ясной выволочки.
- Не будет этого, - отрезал Михаил, - Ведьмаку ясный ум положен, и
трезвое рассуждение. Иначе - пропадет. А Федор Михайлыч Кузьку не погубит. Я
с детства помню... Он отца ни в грош не ставил, тот при нем слова вымолвить
не мог, не то, что поперек молвить! Да ты и сам вспомни... Хоть ты мало
этакого-то его видал... Как Кузьма родился, как сам-от из заточения-то
вышел, с нами говорить-то по-другому стал, не по-прежнему. Словно в Кузьке
есть что-то, Федору дорогое. Как посмотрит на Кузьму, затуманится... И
испытания такого, что мне положил, прежде чем ведьмаком меня сделал, тебе -
не назначит.