"Анатолий Костишин. Зона вечной мерзлоты " - читать интересную книгу автора

немного. Все больше и больше меня охватывало отчаяние.
Внимание привлекла женщина с сумкой, доверху набитой продуктами. Из
сумки торчала бутылка водки, казалось, она вот-вот вывалится. Женщина была
немолодая, с крепко сбитым телом и такими же руками - сильными, крепкими, и
еще она явно была под градусом. От голода в мозгах моих совсем помутнело. И
я подумал, вот толкнуть бы женщину на обочину, выхватить из ее рук сумку и
хавчик мой. На некоторое время в мозгах прояснилось, и я устыдился своих
опасных мыслей. Но голод не тетка, снова о себе напомнил. Какая-то сила меня
подняла со скамейки, и я пошел за женщиной, катастрофически приближаясь к
ней. Я терял контроль над собой. И тут я увидел милиционера. Женщина что-то
прокричала ему, и тот ответил ей. Они остановились и добродушно рассмеялись.
Я понял, они знакомы. Я остановился, милиционер внимательно посмотрел в мою
сторону. Меня словно прошибло током. От растерянности я остолбенел, спас
автобус. Милиционер и я оказались единственными пассажирами. Он встал у
входа, я - в конце салона. Я смотрел в окно, мимо проносились городские
улицы. Я даже не сразу сообразил, куда автобус направляется. Милиционер
вышел на "Октябрьской", я остался в автобусе совсем один, за окнами мир,
изредка освещаемый фонарями. Я пытался прочитать на его улицах обещание или
хотя бы намек на возможное спасение. Но вместо этого меня не покидало
ощущение, что моему прежнему "я" просто приснился страшный сон. И сон этот
каким-то образом перетекает в явь.
- Вокзал! - недовольно крикнул мне шофер с квадратной челюстью.
Я вздрогнул, открыл глаза, не понимая, где я.
- Вокзал! - еще раз повторил шофер.
Я вышел. Громадное здание железнодорожного вокзала удивленно глазело на
меня широко распахнутыми дверями. Я нашел свободную скамейку в зале
ожидания, распластался на ней костями и мгновенно вырубился.
Под утро меня разбудил милиционер. Я навешал лапши, что встречаю
утренним поездом любимую бабушку, и лапша моя, наверное, была столь
убедительна, что мент оставил меня в покое, а не потащил в отделение
разбираться, кто я такой на самом деле. Утром я зашел в туалет. В ноздри
ударил резкий и противный запах мочи, плиточный пол был в лужах и грязи. От
такого туалета меня чуть не вывернуло наизнанку. В страшное туалетное очко я
влил свой маленький ручеек. Мой взгляд задержался на стенах. Наскальная
живопись наших предков - детский шарж по сравнению с тем, что я увидел на
стенах - матерные и похабные слова с телефонными номерами, мужские и женские
половые органы, сиськи, яйца, с какой-то жгучей ненавистью, нацарапанные на
штукатурке. Я подошел к точно такому же страшному умывальнику. Помыл руки
обломком хозяйственного мыла, попугал лицо холодной водой. Выйдя из туалета,
я с жадностью глотнул свежего вокзального воздуха и почувствовал, что жизнь
ко мне медленно возвращается. Идти было некуда, еще один день бесцельного
брожения по городу я бы не выдержал просто физически, и я пошел в Пентагон.
Третья четверть только набирала обороты после новогодних празднеств. В
восемь тридцать, как примерный ученик, я сидел за своей партой и никак не
мог подавить зевоту. На меня смотрели, как на чуму. Я был неопрятный,
поцарапанный. Учителя о чем-то спрашивали, я отвечал невпопад, лишь бы
отстали. Вечером я снова был на вокзале. Ноги принесли меня в буфет. Голод
усиливался, мутил рассудок. Я чувствовал невыносимую пустоту в желудке. По
буфету распространился аппетитный запах, от которого расширялись ноздри, во
рту появлялась обильная слюна, а возле ушей мучительно сводило челюсти.