"Джонатан Коу. Пока не выпал дождь" - читать интересную книгу автора

* * *

Словом, кризис миновал. Хотя - смотря для кого. Пес-то был в полном
порядке. Но Айви пришлось отнести наверх (я не преувеличиваю - Реймонд и
Оуэн подняли ее за руки, за ноги), а потом двое суток ее никто не видел, за
исключением Беатрикс. Бедной девочке повелели явиться к матери на следующий
же день. Мы вместе играли в прицепе и так же, вдвоем, потопали в дом, но в
спальню к Айви Беатрикс зашла одна, я же томилась снаружи, приложив ухо к
двери. То, что я услышала, меня сильно расстроило. И не столько слова -
поскольку я едва могла разобрать, о чем говорят, - сколько тон, которым Айви
обращалась к дочери. Она не кричала, ничего подобного. Если бы кричала,
возможно, я бы меньше расстроилась. Битых пять минут Айви говорила низким
монотонным голосом, и этот ее тон я могу лишь назвать - при том, что я
стараюсь аккуратно подбирать слова, не впадая в патетику, - убийственным. У
меня до сих пор мороз по коже, как вспомню эту холодную едкость в ее голосе,
когда она практически обвинила Беатрикс (так мне было передано впоследствии)
в покушении на жизнь обожаемого пуделя, который, разумеется, все это время
лежал, растянувшись, в ногах хозяйки, пыхтел, исходил слюной - в общем, всем
своим видом выражал самую пылкую привязанность. Под конец монолога Айви я
услыхала странный звук. Это был не шлепок, нет, но в воздухе вдруг что-то
просвистело, затем раздался хруст, словно кость выворачивали из сустава, а
затем горестный вопль Беатрикс. Потом наступила долгая напряженная тишина.
Когда Беатрикс вышла из комнаты матери, она потирала запястье, глаза у нее
были красные, а по щекам размазаны слезы. Вдвоем мы поднялись в игровую
комнату, и, выждав немного, я спросила, что произошло, но она мне так ничего
и не рассказала. Просто сидела молча, поглаживая запястье. Меня же больше
всего пугали не догадки о том, что Айви сделала с дочерью, но то, как она с
ней говорила. Никогда прежде я не слыхала, чтобы мать разговаривала со своим
ребенком тоном, исполненным ледяной ненависти. Такому я была свидетелем в
первый раз и, увы, не в последний.

История с Бонапартом на этом не закончилась. Она имела продолжение -
безрадостное и довольно странное, если не сказать необъяснимое. Вскоре я
расскажу, как было дело. А сейчас давай-ка вернемся к снимку. Я вдруг
сообразила, что, увлекшись воспоминаниями, не закончила его описание.

Вдоль газона идет кирпичная стенка высотой приблизительно полметра,
этот барьерчик делит лужайку на два уровня, верхний и нижний. Фотограф стоял
на нижнем уровне, заняв почтительную позицию по отношению к дому, и оттого
создается впечатление, будто дом горделиво надвигается на зрителя. Но
благодаря углу, под которым сделан снимок, окна смотрят не прямо, не в
объектив, но куда-то в сторону и вдаль. Зритель здесь фигура незначительная,
ею можно пренебречь, главное - сама "Мыза", с хозяйской невозмутимостью
взирающая на лужайки и пастбища, покорно лежащие у ее подножия. Честно
говоря, не припоминаю, чтобы дом действительно выглядел таким заносчивым,
как на этой фотографии, но в данном случае снимок очень точно перекликается
с тем, что я рассказала тебе о тете Айви, дяде Оуэне и их отношении к
Беатрикс и ко мне. Под их пустым, словно незрячим, взглядом мы с Беатрикс