"Джонатан Коу. Пока не выпал дождь" - читать интересную книгу автора

матери Джилл, тоже больше на свете не было, а своему зятю Томасу Розамонд
ничего не оставила. ("Ты ведь не обиделся, правда, дедушка?" - спросила
Кэтрин. Проводив деда в пристройку со всеми удобствами, которую Томас с
некоторых пор и скрепя сердце приучился считать своим домом, Кэтрин присела
на край кровати. Томас решительно замотал головой: "Я с ней обсуждал этот
вопрос. Ну зачем мне наследство, сама подумай?" Внучка улыбнулась, погладила
деда поруке и включила радио, прежде чем уйти, - она знала, что перед сном
дед любит послушать одиннадцатичасовые новости, проверить, как там мир, -
подоткнула ему одеяло и пожелала спокойной ночи.) Все свое состояние
Розамонд поделила на три части. По трети получали племянница и племянник,
Джилл и Дэвид, а последняя часть предназначалась незнакомке - почти
незнакомке, во всяком случае для Джилл и ее дочерей. Звали третью наследницу
Имоджин, и Джилл представления не имела, где теперь ее искать. С Имоджин она
встречалась лишь раз в жизни, более двадцати лет назад.
- Наверное, ей сейчас под тридцать, - задумчиво проговорила Джилл,
когда Кэтрин вновь наполнила ее бокал темно-красным мерло, а Стивен
подбросил дров в огонь. Все четверо сидели у камина: Стивен и Джилл в
креслах, дочери - на полу между ними, скрестив ноги. - Я видела ее один раз,
на дне рождения Розамонд. Кажется, тетке тогда исполнилось пятьдесят, а
Имоджин было лет семь или восемь. Причем ее родителей там не было. Я с ней
немного пообщалась...
- Она пришла одна, без взрослых? - удивилась Кэтрин, но мать пропустила
вопрос мимо ушей.
Она вспоминала тот странный день рождения. Праздновали не в Шропшире,
как в последние годы. Нет, тогда Розамонд еще не переселилась - раз и
навсегда - в свое любимое графство, куда в детстве ее сослали пережидать
войну. Тогда Розамонд и Рут жили в Лондоне, где-то в Белсайз-парке,[1] в
просторном особняке, стоявшем в ряду таких же солидных домов. Для Джилл и ее
родителей Белсайз-парк был все равно что заграница. Впервые в жизни она
почувствовала себя жуткой провинциалкой и такими же увидела своих отца и
мать. На кухне, в полуподвале ("Надо же, кухня в подвале!" - позже
изумлялась Сильвия), Джилл наблюдала, как здороваются мать и Розамонд -
неловко, не зная, что сказать друг другу, - и не понимала, как сестры могут
быть такими чужими, пусть даже между ними десять лет разницы. И хотя мало
что способно было смутить ее отца, который, кроме всего прочего, успел
повидать мир, в отличие от остальных членов семьи, - даже ему, казалось,
было не по себе. Все еще красивый мужчина под шестьдесят, с густой
серебристой шевелюрой и лицом, на котором только начали проступать
старческие красные прожилки, отец упорно изучал книжные полки в гостиной,
чтобы затем погрузиться в кресло со стаканом виски и недавно опубликованной
историей Балтийских государств. В этом кресле он и просидел почти весь
праздник.
Что до Джилл, она притулилась в одиночестве (почему Стивена не было с
ней?) на крыльце, выходившем в крошечный сад. ("Тебе повезло! - услыхала
она, как кто-то из гостей обращается к тете Розамонд. - В таком районе и
такой большой сад - это невероятно!") На крыльце Джилл проторчала
долго-долго - время текло невыносимо медленно, - облокотившись на кованые
перила и глядя на приливы и отливы экзотических гостей, сновавших из дома в
сад и обратно. (Почему столь немногие из них пришли на похороны?) Помнится,
она злилась на себя, злилась при мысли, что вот стоит она, взрослая женщина