"Дидье ван Ковеларт. Вне себя" - читать интересную книгу автора

пришел с перевязанной рукой.
Зайдя в первое попавшееся кафе, я буквально падаю на диванчик. Мне
нехорошо. Голова кружится, мысли путаются, наваливается чудовищная
усталость. Меня ведь напичкали лекарствами, вкололи противостолбнячную
сыворотку, да и только что пережитое дает себя знать... Я больше не я. Как
будто то, что со мной сотворили, - заразно. "Вот увидите, - сказал мне
нейропсихиатр, - у вас могут быть провалы в памяти, или какие-то
воспоминания всплывут не сразу". Ничего подобного, я все помню. Ужасно,
когда ни в чем не сомневаешься ни на йоту и не имеешь возможности доказать.
Моя память в целости и сохранности, но она работает вхолостую, без отклика,
без контакта, ей не за что зацепиться.
Облокотившись на столик, обхватив голову руками, я глубоко вдыхаю запах
пива и пепельницы, чтобы удержаться в настоящем, отогнать преследующее меня
видение. Я ведь и правда почувствовал себя незнакомцем в глазах собственной
жены. Так притвориться невозможно. Громко хохочут за стойкой рабочие,
пропыленные, заляпанные краской, полные жизни. Я мысленно перебираю людей, с
которыми разговаривал с тех пор, как ступил на французскую землю: кто бы мог
подтвердить, что я - это я? Полицейский на паспортном контроле - но я и не
разглядел его толком; таксист-кореец, который вез нас сюда, - но я не
запомнил номер машины; потом таксистка, с которой я попал в аварию, да,
конечно, но она знает обо мне только то, что ей сказал я, как и персонал
больницы.
- Что вам угодно?
Я поднимаю глаза на официанта. Не стоит и спрашивать, узнает ли он
меня. Мы сели здесь с чемоданами и распаковали телефоны, у нас была
назначена встреча с хозяином квартиры, но через пять минут я обнаружил, что
оставил в аэропорту свой ноутбук. Лиз осталась дожидаться ключей, а я
вскочил в такси, потом - авария, кома, пробуждение.
- Что будете заказывать? - не отстает официант.
Я медлю с ответом. Сам не знаю, чего мне хочется. Не помню, что я
люблю.
- Что-нибудь покрепче.
- Коньяк? Есть марочный, хорошего года, только завезли, не пожалеете.
Я сухо бросаю в ответ, что год на коньяках не проставляется. Его улыбка
скисает. Я ничего не имею против него лично, но ложь как таковая вызывает у
меня приступ неудержимой ярости. Я все читаю в его глазах: вот еще один
приезжий, говорит с акцентом, а все туда же - его, француза, учит в коньяках
разбираться.
- Кока-колу, - говорю я, давая понять, что инцидент исчерпан. - С
ромом.
- "Куба Либре", - механически переводит он и отворачивается.
Я привожу в порядок изрядно помятый охранником костюм, приглаживаю
лацканы пиджака, заправляю рубашку в брюки. Рука болит, пальцы под повязкой
еще сильнее распухли. Это чудо, что я отделался всего лишь переломом фаланг,
сказал врач, решивший, что это результат аварии. Но боль отдается где-то в
затылке; возможно, у меня что-то более серьезное, в больнице просто
проглядели. Мне так хорошо было в коме. От тех семидесяти двух часов у меня
осталось только ощущение покоя, какого-то пушистого счастья, так сладко мне
спалось только по утрам в детстве в Диснейуорлде под мерный гул
монорельсовой дороги над домом, когда в блаженной эйфории я парил среди