"Дидье ван Ковелер. Запредельная жизнь " - читать интересную книгу автора

Паскуды!"
- Здесь ребенок, - напоминает Фабьена.
- Это по-латыни, - выворачивается Альфонс. Люсьен смотрит, поджав губы,
с тем досадливым раздражением, которое всегда вызывал у него Альфонс.
- Это, мол, издевательство, и - раз! - раздирает тростью бумагу! Не
затем он стоял под снарядами, чтобы ему вместо порядочного стекла вставляли
в окно паршивую бумагу. Тут-то и начинается самое главное.
Альфонс хитро ухмыляется и машинально тянется за стаканом, но
натыкается на мою ногу и, вспомнив, где находится, сконфуженно теребит
шнурок на моем левом ботинке.
- А Жаку в то время шел семнадцатый год, такой, понимаешь, был петушок,
уже и в девушках знал толк. И всегда готов отколоть штучку, чтобы
какая-нибудь Клодина или Анна-Шарлотта - та, что потом вышла за молочника -
на него лишний раз взглянула. Короче говоря, на другой день входит Мину и
видит - на место бумаги, которую он вчера продырявил, приклеили новую. Тогда
он недолго думая поднимает трость и снова - раз! - Войдя в раж, Альфонс
дергает за мой шнурок и развязывает его. Потом озадаченно смотрит на свою
руку, нахлобучивает на голову берет, смущенно переводит взгляд на хозяйку и
встает. - Извиняюсь, мадам Фабьена. Это я нечаянно, увлекся малость, не
уследил за собой.
Словом, так было три дня подряд, как урок латыни - так он: "Требую,
чтобы вставили стекло!" - и раз тростью!
Альфонс наклонился проверить, как получился двойной узел, который он
старательно завязал на моем левом ботинке, одобрительно кивнул и взялся за
правый, чтобы и там сделать такой же, иначе длинные концы, можно оступиться.
- А на четвертый день ребята приходят в класс и видят - чудо! Вместо
бумаги новенькое стекло - Равиоли из Вивье сподобился-таки вставить. И тогда
Жак, известный хохмач, знаете, что делает? Он... он...
В горле у Альфонса заклокотало, забулькало, на губах проступила пена.
Он побагровел, затрясся спиной и затряс мою ногу, которую все еще сжимал
рукой.
- ...он берет...
Но каркающий смех вырывается наружу и переходит в приступ кашля.
Альфонс задыхается. К нему подскакивают отец с сестрой, стучат по спине,
отцепляют от моего ботинка и усаживают на стул. Мертвенно-бледная Фабьена
поднимает канделябр и вазу с розами, которые он опрокинул, когда бил руками
по воздуху, силясь продохнуть.
Наконец кашель отпускает Альфонса, и в восстановленной тишине
мадемуазель Туссен, не переставая вязать, скучным голосом произносит:
- Он берет кусок крафта, приклеивает поверх стекла, а учитель,
собираясь снова проткнуть бумагу, разбивает тростью новое стекло.
Альфонс, никогда не понимавший эгоистов, смотрит на старую деву
растерянно и изумленно - она спутала ему все карты: финал, который должен
был произвести фурор и послужить еще одним козырем для спасения моей души,
прозвучал невыразительно и бесцветно. Он еще разок кашлянул и, вдруг
застыдившись своего непрошеного выступления, опустил глаза и поспешно
перекрестился, словно снова ныряя в себя.
В комнате повисла сомнамбулическая тишина, я вернулся в парк, в мысли
Люсьена. В рождественский вечер он спросил меня, откуда "на самом деле"
берутся дети. И вот, когда мы мчались с ухаба на ухаб и ледяной ветер швырял