"Василий Павлович Козаченко. Горячие руки (Повесть про войну)" - читать интересную книгу автора

топтать нашу святую землю довольно-таки самоуверенно и надменно.
Среднего роста, плотный, но подтянутый, он не ступал, а, рисуясь,
словно пружинил обутыми в хромовые сапоги ногами. Посаженная на короткую
шею голова блестела узкой, ото лба через все темя и чуть не до затылка,
продолговатой лысиной. Лысина прикрывалась огромной, точно сито,
залихватски выгнутой эсэсовской фуражкой, и неширокий чистый лоб почти
весь прятался под лакированным козырьком. Удлиненное лицо с ровным, четко
очерченным носом и большими холодными глазами портили только тонкие,
сердито сжатые губы и тяжелый, деланно, подчеркнуто тяжелый, презрительный
взгляд.
Если вспомнить еще офицерский френч с большими накладными карманами,
орденскую ленточку в петлице, черный, широкий ремень на животе, тяжелую
черную кобуру парабеллума, погоны старшего унтер-офицера и короткую,
толстую резиновую дубинку в руке, то о внешности гауптшарфюрера будет
сказано почти все. Правда, зимой он еще носил теплую, на вате, офицерскую
шинель с воротником какого-то темно-рыжего зрзац-меха.
Вместе с Пашке в другой половине дома под железной крышей размещался
его гарнизон: два помощника в чине унгершарфюрера и пять рядовых
эсэсовцев. А неполный взвод мздьяр-хортистов, который также охранял
лагерь, располагался напротив, через улицу. Набранный из разного сброда
десяток местных полицаев выходил на дежурство прямо из дому.
Гарнизон, охраняя нас, больных, истощенных, голодных и замерзающих,
имел на своем вооружении два станковых и несколько ручных пулеметов,
автоматы, гранаты, винтовки и собак-овчарок...
Сам Пашке на территории нашего огороженного коровника появлялся не
иначе, как в сопровождении огромного серого волкодава на поводке, одного
из своих помощников, полицая с винтовкой и хортиста с автоматом.
Должность свою комендант считал, наверное, очень высокой, а своей ролью
владыки жизни и смерти сотен людей откровенно кичился. Чувство
неограниченной власти опьяняло его и не раз толкало на необдуманные,
изредка даже... "гуманные" поступки. Но в таких случаях всегда спасал его
от опасности погрешить перед своим фюрером, все уравновешивал железный,
впитанный с молоком матери прусский педантизм. Педантизм этот проявлялся
во всем, начиная от зеркально-начищенных сапог и до тех порядков, которые
установил в подвластном ему концлагере гауптшарфюрер.
Лагерь наш был хоть и явно временным, а все же лагерем смерти. Все
здесь, в конечном итоге, должны были умереть. Но даже в лагере смерти,
даже отправляя нас на тот свет, Пашке сурово и педантично придерживался
раз навсегда заведенных правил. И умирать люди должны были только согласно
с этими правилами.
Там, в самом коровнике, несмотря на то что он без потолка, стоит
нестерпимый смрад, там кишат вши, не только в одежде, но и в перетертой
соломе на земляном полу. Однако это совсем не должно мешать тому, чтобы
пространство перед коровником, площадка вокруг вкопанного в землю столба,
дорожки к дому и к воротам были всегда старательно подметены, зимой
расчищены от снега да еще и посыпаны речным чистым песочком.
Кормил нас Пашке чаще всего мерзлой сахарной свеклой, так же строго
придерживаясь однажды установленного режима. Подвода со свеклой въезжала
во двор ежедневно: первый раз - ровно в девять часов утра и второй - ровно
в четыре дня. И никогда - позже или раньше.