"Михаил Эммануилович Козаков. Полтора-Хама " - читать интересную книгу автора

и не слушая собеседника, тихо и укоризненно сказал вдруг Юзя.
- Вот именно: дыровское яблоко! - подхватил Александр Петрович. - А?
- Жуткая история, - он прав.
- Верно. Жуткая. Но в чем же дело, черт бы вас всех побрал?! В чем, а?
Юзя, я ведь не хочу вам объяснять, почему такие жуткие истории возможны
именно у нас, в России! Не хочу, потому что теперь это всякому известно.
Всякому известно, что виновато в этом паршивое, омерзительное прошлое. Так?
Я вам не хочу об этом говорить, потому что это уже сказано: я не хочу
говорить чужими словами - вы это отлично знаете. У Вертигалова достаточно
своих слов, а? - уронили на минуту соломинку иронии глазки-муравьи. - Нет?
Он, мерзавец, смеет спорить со мной насчет России, а? (Вертигалов уже самыми
недобрыми словами поминал военрука Стародубского). Он, стотысячный какой-то
капитан! Как будто я не знаю, чем была Россия, а? Была! Это - обожравшаяся,
прожорливая, тупая баба. Объедалась эта баба, от Ивана Калиты начиная -
вплоть до последнего безмозглого царя... Она давала дарма себя щупать
французским и английским хахалям - вместо того, чтобы вступить в законный
брак с германским учителем... О, он бы ее оплодотворил культурой! Нет?
Юзя улыбался.
- Чего вы смеетесь? - кричал Вертигалов. - Чего вы так скептически
улыбаетесь, а? Разве я неправду говорю? Жрала баба, обжиралась... А вот
набил ей немец морду и рыхлые телеса, и изрыгнула баба в крови: финну -
Финляндию, хохлу - "самостийную" Украину, "чистильщику сапог" - Азербайджан,
словом, - все то, что обозначалось раньше в манифестах подлым, ехидным
словом - "и прочая, и прочая"... Верно, сволочью была та Россия: вместо
мозга - дворянская спесь была, мужикопорка повсюду, погромы да
церковноприходские школы. Я вот, Юзя, на всех перекрестках готов трижды
большевикам в ножки кланяться - трижды кланяться за то, что добили до конца
эту смердящую русскую бабу... Вот оно откуда это "дыровское яблочко", как вы
сказали. Отрыжечка это, а он с... сын (ругань вновь была адресована ушедшему
военруку) - он, видите ли, думает, что это "яблочко" теперь только созрело!
Кстати, Юзя, о немцах... Нам, подлецам и скотам, стоять бы перед ними на
коленках да учиться только.
- Вы известный германофил, - вставил Юзя. - Неисправимый.
- Пусть так! Мы вот никак еще от дыровского "яблочка" избавиться не
можем, у всякого дылды-капитана возникает мысль о вечности и незыблемости
палочной системы, а "кровожадные" немцы (ведь иначе, подлецы, не писали о
них во время войны!) вот что делают...
Он схватил со стола газету и заметался по террасе, ища свои очки, но,
не найдя их, отшвырнул газету и с шумом опустился рядом с Юзей.
- Словом, вот что... В этом году стали прибывать в Германию письма
немецких моряков, затопленных англичанами еще в начале войны в Тихом океане.
Понимаете, все, что называется, входит в "свою колею"! Поэтому валявшиеся
где-то, в каком-нибудь Циндао, письма умерших, убитых сочли необходимым
отправить по адресу - родным: отцу, жене, невесте, брату. Жуть! И немцы,
чтобы не причинять родственникам лишнего горя, проставили на всех письмах
жирными траурными цифрами: "1914 г.". Ну, что вы скажете, Юзя? Да я
гуманность додумавшегося до этого немецкого почтового чиновника - черт
побери! - ставлю выше в тысячу раз всех этих знаменитых "прав человека и
гражданина", засморканных теперь гнилыми люэсниками! (Французов так и
называл Вертигалов - "люэсники") Слышите, Юзя? В школьные хрестоматии всех