"Григорий Козинцев. Наш современник Вильям Шекспир" - читать интересную книгу автора

сражались в лесу. На современной сцене легко изобразить замок, ворота, лес.
Нетрудно показать рассвет; сложнее сделать его похожим на шекспировский.
Подсветка сценического горизонта розовым и усиление яркости общего света не
передадут как:

... утро в розовом плаще
Росу пригорков топчет на востоке.
("Гамлет". Перевод Б. Пастернака.)

Для "Ричарда III" выстроили огромные декорации. Знающие художники
восстановили обстановку эпохи. Но историческая обстановка не превратилась на
экране в обстановку истории: масштаб не появился от размеров.
Тауэр в шекспировской поэзии являлся но только местом действия, но и
сам действовал. Это был эпический образ, способный меняться, возникать в
новых связях и качествах. Когда Глостер бросил в темницу детей, королева
Елизавета обращалась не к придворным и не к тюремщикам, она упрашивала
крепость, как можно молить человека:

Ты, камень старый, пожалей малюток,
Которых скрыл в твоих стенах завистник!
О жесткая малюток колыбель!
Ты, люлька жесткая для малых деток!
Ты, нянька грубая, пестун суровый,
С детьми моими ласков, Тауэр, будь!

Исторический Тауэр, вероятно, точно воспроизведенный в фильме, был
маленьким, обыденным рядом с громадой трагической поэзии, символом
беспощадной мощи государства.
Но может ли умозрительное стать зрительным?
Вспомним каменных львов из "Броненосца "Потемкина": вот на что способна
кинематография. Декораторы "Ричарда III" сумели воспроизвести древнюю кладку
стен. Эйзенштейн смог заставить камни вскочить, зарычать. Общеизвестно
правило МХАТа: "Короля нельзя играть. Короля играют окружающие". Для
Шекспира этого мало. Короля должны играть и камни.
Лоуренс Олпвье - один из лучших актеров Англии. Глубину мысли и
напряжение страсти он выражает искусством величайшей сдержанности. В своих
кинематографических работах он показал многое, неизвестное театру. В
"Генрихе V", может быть впервые, открылась суть шекспировских монологов.
Перед боем молодой полководец обходил лагерь. Губы актера были сжаты, но
слова - очень тихо - слышались внутренним монологом. Рот был закрыт, мысль
возникала в глазах - крупный план показывал это, а микрофон как бы улавливал
звук внутренней речи.
В "Ричарде III" Оливье возвратился к традиционной форме произнесения
монологов. Горбун ковылял по дворцовым залам, размышляя вслух над законами
политики; он строил теорию власти и, как ритор, обращался не только к нам,
но к земле и небу. Он громко издевался над человеческими и божескими
законами. Ему хотелось вызвать на поединок человечество и грозить солнцу.
Дикость разбоя сочеталась со смелостью мысли, силой характера. Эта смелость
и сила делали Оливье в какие-то минуты обаятельным, но вдруг он замирал,
согнувшись под тяжестью горба, и тогда глядела на мир каменными глазами