"Григорий Козинцев. Наш современник Вильям Шекспир" - читать интересную книгу автора

залы, сделают выбор. Время скажет свое слово.
При Шекспировском театре есть и экспериментальная мастерская в Лондоне.
Питер Брук пригласил меня на репетицию. Я открыл дверь и прямо с лондонской
улицы попал в наши двадцатые годы. Небольшое помещение с крутым амфитеатром,
нештукатуренные стены, нет занавеса, площадка с белыми ширмами; пульт шумов
вынесен в зал: помощник режиссера сидит с экземпляром пьесы, включает звуки,
напоминающие о китайском театре. Актеры в масках репетировали "Экраны" Жана
Жене. Во время действия, пока приехавшие в Алжир французский генерал,
капиталист и проститутка (напоминавшие обликом типы из плакатов РОСТА)
неторопливо обсуждали своп дела, в глубине площадки появлялись загорелые
алжирцы в белых бурнусах и в молниеносном темпе рисовали красными мелками на
белых ширмах языки пламени. К концу эпизода белая площадка была вся доверху
покрыта крутящимися красными пятнами, а герои, все еще ничего не видя,
вернее, не понимая происходящего, вели свой диалог.
Накануне я видел в кино "Лоуренса Аравийского": на экране шли
бесконечные караваны верблюдов, снятые в настоящей пустыне, но жары не
ощущалось. Жару я почувствовал в сочетании цвета и света в постановке Питера
Брука. Мне понятно, почему экспериментальная мастерская принадлежит
Шекспировскому театру: здесь ищут накал страстей, краски народного театра;
искусство шестнадцатого века оказывается чем-то ближе двадцатому, нежели
натурализм, археологические нагромождения и роскошь постановок викторианской
эпохи.
До этих, новых работ, я видел в Стратфорде, несколько лет назад, "Сон в
летнюю ночь". Узнав, что идет только эта пьеса, я огорчился. Мне с трудом
удавалось представить себе - по-живому - фантастические образы: мешала
память об иллюстрированных изданиях, музыке Мендельсона, пасторальных
влюбленных, балетных эльфах. Однако режиссер Питер Холл и художник Нина де
Нобили обошлись без романтических картинок.
Я не знаю, задумались ли режиссер и художник над портретом в галерее
Тейта, описанным мною раньше, но при взгляде на сцену я сразу же вспомнил
босого джентльмена. В замысле постановки немаловажным явилось именно это -
босые ноги.
Оберон и Титания гуляли одетые в придворные наряды, но без чулок и
обуви. Подмостки были застланы соломой, и духи расхаживали босиком. В
программе указано: "Сцена представляет собой Афины или елизаветинское
представление об Афинах".
Конечно, трудно воссоздать зрительное представление давно прошедшей
эпохи, но режиссеру удалось передать его характер. Феи Питера Холла шагали
по соломе, совершенно достоверные феи. Такими их мог бы себе представить
ребенок, воспринимающий фантастическое всерьез, видящий его предметно. На
сцене зажил поэтический и одновременно реальный мир деревенских духов: это
были не призраки, парившие в безвоздушном пространстве, но домовые. Как бы
они ни колдовали, от них пахло домашними запахами; эльфы были своими людьми
в хозяйстве, жителями того же села. Пэк с грохотом открывал люк и вылезал на
сцену; у чертенка были рожки, однако от него несло чесноком и его повадки
напоминали игры дворового пса. Под люком вряд ли было подземное царство,
скорее подвал, где хранилось зерно, овощи.
У королевы амазонок вместо лифа была надета солдатская кираса; так как
этой даме по ее роду жизни приходилось ездить верхом и сражаться, юбка для
удобства была разрезана: виднелись мощные ляжки н икры. Ипполита сидела на