"Вильям Козлов. Андреевский кавалер (книга 3) " - читать интересную книгу автора

сложилось, выстроилось, а придешь в номер, сядешь за письменный стол - и все
расползается... Иногда пишущая машинка кажется врагом! Взял бы ее и трахнул
об пол. Машинка ни при чем, все дело в словах - это они не выстраиваются,
насмехаются над ним, кажутся корявыми, нелепыми, ненужными на странице...
Иногда вроде бы и работа идет, и нужные слова находятся, а закончишь главу,
перечитаешь и... в корзинку!
И снова бродишь по набережной, и снова в голове что-то происходит,
герои спорят с ним, тянут в свою сторону. Случалось, он ловил удивленные
взгляды встречных людей - неужели в эти минуты у него что-то отражается на
лице?
Несмотря на жару, на звон в голове, он снова садился за машинку. В
корзине росла кипа разорванных страниц, машинка скалила белые зубы-клавиши,
будто смеялась над ним. Не получалось утром - работал после обеда, потом
вечером, иногда даже ночью, когда приходила долгожданная прохлада, но роман
не двигался. А может, дело вовсе не в жаре? На встречах с читателями он
иногда слышит: мол, ваши книги легко читаются... Легко читаются, да трудно
пишутся! Эта легкость не так-то просто дается. Сколько раз он повертит в
голове каждое слово, прежде чем поставит его в строку...
Будто два человека сидят в нем: один - писатель, другой - критик.
Писатель старательно стучит на машинке, радуется каждой странице, а чертов
критик потом все забраковывает, разрушает с таким трудом воздвигнутый дом...
Наверное, нужно не подходить больше к пишущей машинке, пока само собой не
придет вдохновение... Нет, это слишком уж высокопарное слово! Безусловно,
вдохновение бывает, правда, редко, Вадим Федорович это осознает, но чаще
всего в нем живет неудовлетворенность. Вроде бы все получилось, ничего не
летит в корзинку, а встанешь из-за письменного стола - и тебя грызет
тревога: мол, слишком уж все быстро и гладко!
И снова раздирают сомнения, снова перечитываешь, что-то правишь, что-то
выкидываешь, что-то вписываешь. Очень редко писатель и критик ладят в
тебе... А есть еще и свой внутренний редактор! Этот, пожалуй, похуже
критика! Он все написанное ставит под сомнение... К счастью, редактор не так
уж часто возникает, терпеливо ждет своего часа, он потом свое возьмет...
Услышав голоса, Казаков встал из-за стола и вышел на балкон: внизу по
тропинке, огибавшей Дом творчества, прогуливались Леонид Ефимович Славин и
критик Луков. Славин был ниже Николая Евгеньевича, лицо у него полное,
круглое, маленькие глаза острые, умные. Походка медлительная, да и весь он
медлительный, даже когда говорит, делает большие паузы, будто знает цену
каждому слову. А Луков, наоборот, семенил рядом, вертел круглой массивной
головой, почтительно заглядывал Леониду Ефимовичу в лицо. Он чем-то напомнил
лакея из старинной пьесы, ему бы в руки поднос с полотенцем, а лицо его и
так выражает: "Чего изволите-с?"
В последний вечер в Ялте Казаков опять столкнулся с Луковым. Критик
демонстративно отвернулся от него, что Казакова только насмешило: ну чего
из-за пустяков дуется? Все и всех знающий Маляров рассказал про Николая
Евгеньевича - тот преподавал современную литературу в сельхозтехникуме на
периферии, потом перешел в пединститут, там защитил кандидатскую диссертацию
о раннем Горьком, благодаря завязавшимся связям перебрался в Москву, где
несколько лет работал в университете, с третьей попытки защитил докторскую о
позднем Горьком. ВАК еще два года не утверждал, но и тут пронырливый Луков
при помощи приятелей все-таки пробил свою диссертацию. Он в это время уже