"Юрий Козлов. Разменная монета" - читать интересную книгу автора

не пытался ее воспитывать, так как в глубине души чувствовал вину перед ней
за собственное бессилие изменить жизнь к лучшему. За саму жизнь, при которой
нормальный здоровый мужчина, если он не вор, не бандит, не кооператор, не
начальник - не может доставить семье приличествующее существование. За то,
что суетится в подлой жизни, как таракан в мусорном ведре, считает копейки,
экономит на сигаретах, лезет в любые очереди, прибегает, счастливый, домой с
какими-нибудь жалкими колготками, мыльцем, банкой растворимого кофе в клюве.
"Что мне, - помнится, не выдержал как-то Никифоров, - украсть где-нибудь сто
тысяч? Чтобы потом посадили?" - "Сто тысяч? - нехорошо рассмеялась
Татьяна. - Да тебе, долбачок, не о ста тысячах мечтать, а чтоб просто так,
за чужого дядю не посадили!"
Славные кагановичские часы пошли минута в минуту. Никифоров подновил
черной тушью цифры и виньетки на бронзовом лице, часы сделались еще
стариннее и новее. Одновременно сделалась очевидной полнейшая их нелепость в
крохотной квартирке. До циферблата было значительно ближе от потолка, нежели
от пола. Никифоров вышел на кухню, а когда вернулся, застал дверь в часы
неплотно прикрытой по причине оставшейся снаружи фланелевой полы. Дочь с
такой неохотой выбралась из часов, что Никифоров понял: она опять залезет,
как только представится возможность, и будет лазить, лазить, лазить...
Наверное, часы были бы хороши в квартире Кагановича. В полуторакомнатной - с
сидячей ванной и без прихожей - квартире Никифорова они были совсем
нехороши.
Ночью Никифоров проснулся от приступа пещерного ужаса. Ужас был
волнообразен. Никифоров проснулся на излете волны, но явственно расслышал,
как дребезжит стекло в дрянной расшатанной двери. Стало быть, ужас не
являлся чистым продуктом сознания, а был отчасти материален. "Спишь?" -
спросил у жены.
"Нет, - сдавленно ответила та, - какая-то мерзость приснилась. И
страшно как будто... Не знаю даже, с чем сравнить". А вскоре Никифоров опять
проснулся. На сей раз от какого-то всеобщего вопля, странным образом
перетекающего из подсознания в реальность или из реальности в подсознание,
сразу было не разобрать. Никифоров успел только подумать, что, должно быть,
грешники так кричат на Страшном суде. И тут же понял причину кошмарных
пробуждений. Часы! Били часы! Бой - терпимый, даже приятный в дневное
время - совсем иначе действовал ночью на спящего человека. И жена поняла.
Смотрела на Никифорова, как если бы застигла его, влетающего в полнолуние в
окно на перепончатых крыльях с губами в невинной христианской крови.
"Пустил, сволочь, часики!" - прошипела она. И соседи как-то враз расчухали,
откуда беспокойство, - колотили во все стены, в пол, потолок, телефон
разрывался от звонков. Проникающий бой, вспомнил Никифоров слова дяди Коли,
спасибо, люди, объяснили. Остановил маятник.
Утром Никифоров сговорился с шофером, на сей раз "Скорой помощи".
Помогать грузить шофер отказался. Пришлось звать дядю Колю. "За такой бой, -
сказал Никифоров, когда они осторожно поставили часы в лифте, - должны были
весь завод расстрелять". - "Тогда за вредительство только ссылку давали, -
вдобавок к своим техническим талантам дядя Коля оказался еще и сведущ в
истории репрессий. - Это потом разлакомились стрелять..." - "Чего не
объяснил про бой-то?" - хмуро поинтересовался Никифоров. "А ты бы
поверил?" - усмехнулся дядя Коля. Никифоров пожал плечами.
Когда выносили часы из лифта, какая-то бабка на площадке начала мелко и