"Владимир Краковский. Один над нами рок " - читать интересную книгу автора

Парень был неплохой, но с одним недостатком: говорил, что он не еврей.
Мы его упрашивали, чтоб признался, объясняли, что, как еврея, будем любить
его больше, чем русского, потому что хорошим русским быть не хитро, другое
дело - хорошим евреем, это надо приветствовать. Но он не сдавался, придумал
целую историю: отец, мол, у него - Иван Иванович Иванов, но, сильно
поссорившись с матерью, ушел не только из семьи, а и вообще из страны -
пешком в Польшу, из нее - в Чехию, а оттуда - поминай как звали. Мать вышла
замуж за Шмуэльсона, который его усыновил и дал ему свою фамилию...

Слушать еврейские выдумки насчет пешком в Польшу нам было неприятно. И
мы ему сказали: "Вот что, Шмуэльсон. Либо ты признаешься, либо уходишь из
цеха, не хватало нам еще русского
Шмуэльсона. Это нонсенс, мы его не потерпим".
Неприятно было видеть еврейское упрямство в человеке, кричащем:
"Я русский!" Словом, мы от него отвернулись, его распоряжений не
выполняли, выпить с собой не звали... В конце концов он вынужден был подать
заявление об уходе по собственному желанию.
С Дантесом ситуация была, конечно, другой: одно дело, когда еврей
заявляет, что он русский, другое, когда француз - что итальянец. Такая ложь
раздражает лишь слегка. Чтоб совсем не раздражать - такой лжи, по-моему,
нет.

Только не надо думать, что к евреям в цехе теплилось негативное
отношение, это не так. Когда они изредка у нас появлялись, мы сначала
старались любить их не только не меньше остальных, а даже больше, но потом с
ними всегда возникали какие-то сложности, не было еврея, чтоб с ним хоть
какая-нибудь сложность не возникла. Поэтому, любя все народы одинаково, мы
при появлении еврея невольно думали: "Только бы не возникли сложности", и
уже от одной этой вынужденной мысли возникала определенная сложность, тут
ничего не поделаешь, нашей вины здесь нет.
Все дело в том, что евреи, к сожалению, не интернационалисты.
Сложности главным образом из-за этого и возникали.
Например. Прислали к нам в цех технологом некоего Шумермана.
Парень был во многом неплохой, но со своей национальностью носился, как
дурень со ступой: буквально тыкал ею всем в лицо.
Когда знакомился с кем-нибудь, то протягивал руку и громко говорил:
"Шумерман", хотя мог бы сказать: "Виталий
Александрович",- имя-отчество у него такое было.
Но Шумерман, как осел: Шумерман да Шумерман. Не знал удержу.
"Скользкий ты человек,- в конце концов сказали ему в отделе кадров.-
Хитришь, выгадываешь непонятно что. Вряд ли сумеешь у нас прижиться. Наш
прямодушный народ таких не любит..."
И точно, не прижился. Одни говорили - его уволили, другие - ушел сам:
как раз в это время перестали регулярно выдавать зарплату.
И с другим евреем, пришедшим в цех, возникла сложность. С одной
стороны - аналогичная, с другой - противоположная. Если Шумерман своей
фамилией прожужжал всем уши, то этому жужжать было нечем: по фамилии он был
прямо царь - Романов. А имя, как у
Ломоносова,- Михайло. Выдавало отчество - Абрамович. Но упрямство, как
и у Шумермана,- все отрицал. Говорил: "Оно у меня таково из-за деда. Будучи