"Владимир Краковский. Один над нами рок " - читать интересную книгу автора

яств. Тосты в честь Пушкина звучали один за другим.
Правда, виновник торжества большую их часть не слышал.
Измученный инъекциями, он крепко заснул после первого же стакана.
Мы уложили его на горку чистой ветоши и продолжили праздник. Как у нас
всегда, среди веселья возник серьезный разговор. То, что у
Пушкина золотая голова, а руки уже потом, мы выяснили давно.
Теперь же встал вопрос: почему они золотые именно у него, а не у
кого-нибудь, например, из нас?
Решили так: дело в Боге. Если его нет, то свои золотые голову и руки
Пушкин получил ни за что, как бы выиграл в лотерею, просто попался такой
билетик. В общем, дуракам счастье. Если же Бог есть, то картина другая,
потому что тогда есть и справедливость.
А при ней сдуру ничего не бывает: выдающиеся способности выдаются не
абы кому, а только как вознаграждение за что-нибудь предыдущее. Но что у
Пушкина за предыдущее? Мы его знаем как облупленного, обыкновенный хороший
парень. Без золотой головы с руками ничем бы от нас не отличался. Неужели
Бог его выделил наугад?
"У Бога свой штангенциркуль,- возразил на это умница Вяземский. Он всех
нас судит по такому параметру, о котором мы и не догадываемся".

На следующий день праздник продолжался. Толстячок нервничал, говорил,
что надо работать, а мы ему отвечали известной поговоркой, что работа не
волк, дураков любит. Пили за свободу, за торжество разума, за передышки в
вечном бою и, конечно, за самого Пушкина, которому желали прежде всего
здоровья и трудовых успехов, а также взаимопонимания со всемирным
человечеством.
После провозглашения каждого тоста дружно, как на "Варяге", кричали
"ура!", а женщины подбегали к Пушкину, чтоб поцеловать его в одну из щек.
Но, утолив естественную жажду, мы отставили стаканы и стали
расспрашивать: как там, в психушке, часто ли колют, есть ли симпатичные
медсестры? Хотя, честно говоря, нас больше интересовало другое. Пушкин
охотно рассказал о разновидностях уколов - как по содержимому шприцев, так и
по месту внедрения в организм. Главврач, оказывается, полностью запретил
делать их в задницу и в сгиб локтя - это устарело. Все вкалывал прямо в
голову...
Мы все это уже давно знали от главврача, так что слушали больше из
вежливости. Когда же Пушкин свой обстоятельный рассказ об уколах закончил,
мы спросили его о том, что волновало нас больше всего: с чего ж это все-таки
он стрелял в Дантеса, да еще дважды? Чем тот ему досадил? Чего мы не знаем?
"Откройся нам по-дружески",- попросили мы.
Но Пушкин открываться не захотел, скучным голосом коротко нам ответил,
что сам не знает, какая муха его укусила. Но мы не отставали, говорили:
"Давай разберемся психологически". В конце концов, опустив голову, Пушкин
брякнул: "Мне не нравится его фамилия".
"Вот те раз! - удивились мы.- С какой, интересно, стати? И что это у
тебя, интернационалиста, за рефлекс на иностранную фамилию? Скажи: Дан тес -
хороший человек?"
"Изумительный! - сказал Пушкин.- Душевный. Но стоит мне вспомнить его
фамилию, как самопала ищет рука".
"Может, ты думаешь, она еврейская?" - спросили мы.