"Владислав Крапивин. Заяц Митька" - читать интересную книгу автора

ноль понятия! Олег уже тыщу раз говорил, что паруса сшиты слабые, их
оборвет к чертям при первом свежем ветре! И булькнете ребят! Ведь
мальчишки-то должны сниматься даже без спасательных жилетов!
Опять вмешался художник. Он величественно разъяснил, что паруса
проверял сам и не нуждается в советах юного консультанта из пионерского
отряда:
- У меня самого дома надувная лодка "Пеликан". И парус для нее я шил
своими руками. Так что учить меня не надо.
Я, все еще сдерживаясь, объяснил разницу между надувной лодкой и
шлюпкой, между неодинаковой площадью их парусов и различным давлением
ветра.
- Смотрите сами! Здесь даже при трех баллах полетят кренгельсы, и
парус останется без шкота!
- Этот, как вы его назвали, "кренгельс" не порвет даже "КамАЗ" с
буксирным тросом! - оскорбился художник.
Я взял парус, зацепил указательным пальцем тесемочную петлю и рванул.
Петли не стало. Я бросил парус на общежитскую койку и ушел.


4

Я долго бродил по берегу Сенежа. Палец, которым я уничтожил
кренгельс, побаливал. И настроение было так себе...
День стоял нежаркий, сероватый, но с частыми проблесками солнца. Оно
рассыпалось по озерной ряби искрящейся чешуей. Берег порос кустарником с
узкими листьями. Листья были темно-зеленые, словно лаковые, но с
пушистой серебристой изнанкой. Сквозь траву проглядывало желтое
мелкоцветье.
Я понемногу успокоился. Иногда присаживался на остатки плетня или на
забытое кем-то ржавое ведро и доставал из-за пазухи небольшую книжку.
Прочитывал страницу-две.
Это был сборник рассказов Паустовского. Я купил его в Москве, когда
ездил за краской. В ту пору книжного дефицита покупку эту можно было
считать удачей. Хотя издание, конечно, так себе. Пособие для немцев,
изучающих русский язык. Все слова были снабжены ударениями, а многие
страницы густо оснащены комментариями и переводами на немецкий язык
наиболее трудных для иностранного разумения оборотов.
Эти разъяснения порой казались забавными, а иногда и злили. Бедный
Константин Георгиевич... Вернее, бедные немецкие читатели...
Я прятал книжку, но продолжал думать о Паустовском. Он умер десять
лет назад. Я был на его похоронах. Живым Константина Георгиевича я
никогда не видел, хотя и считал его своим учителем, "И теперь уж никогда
не увижу", - толкалась в тот похоронный день беспомощная мысль. К этой
горечи добавлялась горечь собственных несчастий. Был безнадежно болен
живший в Белоруссии отец, а в Свердловске под напором активных
педагогических тетушек, местных партийных лидеров и неусыпно бдившей
"общественности" разваливалась и шла ко дну моя "Каравелла"...
Тогда удалось спасти отряд. С помощью друзей и журналистов, а главное
- потому, что был я в ту пору, в шестьдесят восьмом, молодым (тридцать
лет), неутомимым, а иногда и яростным.