"Авенир Крашенинников. Затишье " - читать интересную книгу автора

от времени халат. А потом тянулся щепотью к табакерке.
Отец был благоразумен. В годы царствования императора Николая I
воспрещалось курить на улице - и он стал нюхать табак. Читал он одни
"Правила игры в преферанс", пухленькую книжицу величиною в ладонь. Игра была
его тайной страстью, но играл он только мысленно.
- Служба государю и отечеству - наш первый долг, - поучал он Костю,
подняв щепоть с табаком.
Отечество... Костя поглядел на жандарма, поглубже упрятал руки в рукава
шинелишки. Башлык согревал плохо, ноги в сапогах, хотя и подсунутые под край
полости, одеревенели. Отечество!
Чудилось или было: мелькали полосатые, в папахах снега, верстовые
столбы. Тогда, обо всем позабыв, глядел Костя на молчаливый лес, на
тоненькие зябкие стволы березок, роняющие по сугробам голубоватые тени. И
вдруг разворачивалось поле с торчащими голыми прутиками над волнистым
настом. А с краю его до бровей засыпанная деревенька. И бедная церквушка на
угоре, беспомощно подымающая крест. От всего этого истаивало сердце и
сладкие слезы набегали на зрачки.
Но в Пермской губернии повидал иное. Они влетели в какое-то село. Толпа
мужиков, дыша паром, клубилась под церковью. Лохматый парень, сорвав с
головы шапку, хрипло, надрывно кричал:
- Не подписывайте, люди, грамот уставных!.. Обман это, сплошной обман.
Опять вас в крепость возьмут, а то в солдаты!
Жандарм окрысился на мужиков:
- Р-разойтись!
- Проваливай, проваливай, - отмахнулись от него мужики. - Нонче мы
вольные, царские.
Смотритель окраинного яма, пока впрягали свежих лошадей, испуганно
прислушивался к ропоту сходки в селе, жаловался:
- Староста наш с писарем за приставом поскакали. Батюшку антихристы из
церкви выперли. Ох, что-то будет, что-то будет!
Жандарм кипел самоваром, но вмешиваться не решался. Свирепо глянул на
Костю, сорвал сердце в крепком словечке.
Дорогой его, видимо, поукачало, и он, остывая, бормотал в усы:
- Откудова только возникают? Сидели бы с барышнями, ножки ихние
прижимали, а не то всякие разные торговые дела... По мягкости характера
государь наш послабление дал. Книжки всякие, слова. Образование выдумали.
Одной свободы им мало...
Костя молчал. Горькие строки возникали одна за другой: "Назови мне
такую обитель, я такого угла не видал, где бы сеятель твой и хранитель, где
бы русский мужик не стонал..."
Покачивалась кибитка, и в лад, в лад качанию угадывались теперь
ритмические слова: "Стонет он по полям, по дорогам, стонет он по тюрьмам, по
острогам..."
Жандарм думал, что студент задремал, ткнул его в бок:
- Эй, замерзнешь, еще отвечать за тебя!

И все-таки, хоть и странно было это, жандарм как-то еще связывал Костю
с прошлым. А теперь Бочаров сиротливо стоял со своим баульчиком сбоку прямой
неширокой улицы. Вообще, насколько смог он заметить, все улицы и переулки в
Перми были очень прямыми, как в Петербурге, только глубже лежали в них