"Петр Краснов. Пой, скворушка, пой" - читать интересную книгу автора

И здесь только, нигде больше, вспомнишь прежнего себя, чтобы, может,
понять: уже давно и не ты это, не то совсем, а иное что-то теперь,
изломанное и грубое, с пустотой спертой внутри и темью - будто середку
вынули... посмотри только, стал кем. Что, одно лишь и осталось, что
существованье тянуть, чтоб уж до отвратности, до тошноты неодолимой довела
она к себе, жизнь, изничтожила и уж тогда - отпустила, оставила?..
Работать. Дом оттапливать и прибирать, за водой вот сходить, похлебку
сварить какую-нито, за дорогу все кишки переел уже сухпай. А для того
калитку откопать из снега, дорожку, вчера через изгородь пришлось лазить, и
картошки-моркошки достать у людей, прикупить того-сего - вот о чем думай. И
банюшку бы свою древнюю глянуть, подлатать, если надо,
помыться-постираться... много чего надо, с одними дровами мороки сколько,
неизвестно, где их и брать-то. Небось уснешь, когда наломаешься.
Но если бы так - помогало если бы... Ан нет - даже в многолюдье
осточертевшем и суете общаг, бараков ли, казарм, всяких ночевок случайных,
несчетных, после сверхурочных и совмещенок разных, да хоть в Днестровске
последние полгода, вот уж где вкалывали. А не в этом, само собой, дело.
Когда-то все сходило, как с гуся вода, спал как убитый... да, чуть не убитый
при Дубоссарах, страх тот свой до сих пор из себя не выковырнуть, что-то
вроде татуировки теперь дурацкой на плече, в техникуме хмырем одним
давным-давно ему наколотой; а сменился ночью с поста, из окопа боевого
охранения, кружку вина кислого хватанул и даже есть не стал, не мог, в тылу
ближнем приткнулся средь ребят в каком-то сарае на соломке с тряпьем и
уснул, как провалился. Наутро пережил заново все, вчерашнее представляя,
опять считал: пять минных, крупного калибра, разрывов шагали поперек поля с
равными по времени и шагу промежутками, кто-то методично там доворачивал, на
одно иль два деления переводил прицел - пять, шестая мина его... Прямо на
окоп ложилась, на полсотню метров выдвинутый вперед под кусток; и какой, к
черту, окоп- воронка старая, ими подрытая малость вглубь, ни от чего она
теперь не спасала. И бежать - некуда и страмотно на глазах у своих, и не
убежишь уже, опоздал бежать. Пятая заложила уши и землю тряхнула; и его
будто приподняло за шиворот и тряхнуло тоже, осыпало комьями, мелким секущим
камешником... Теперь твоя. Ждать уже не оставалось времени - что-то
замешкались там? - кончилось время его, а он все ждал. И вой-свист опять,
спешащий к нему, избавленье несущий от этого ожиданья-согласья его, уже он
согласился на все, - и разрыв сзади где-то, за позициями их отряда...
Вслепую по площадям шмаляли, видно, перенесли прицел; а он не то что замер
замерз в ожидании, колотило как в лихоманке, никак согреться не мог...
Стал жить. Что-то соседи подбросили, подсобили, за чем-то в город
пришлось доехать - хочешь не хочешь, а с ночевкой у сестры. Только и
хорошего, что помылся. Упрекнула было опять, не утерпела сеструха, им бы
лишь понюниться, поукорять: что ж на похороны-то не приехал, маманьку не
проводил?.. По пустословью бабьему, понимал, пустодумье прикрыть, будто
знать не знала, что из Тирасполя как ни прыгай, а за полтора дня никак не
поспеть, - сама-то задницы не отрывала, век дома просидела, лишь в центр
областной когда за барахлом; но кровь темная, старая обида кинулась в
голову, сказал, не подымая глаз: "Ну ладно, плох я... А ты-то, хорошая,
Мишку обмывать не прилетела почему - прямой же был до Алма-Аты, два всего
часа лету?! И билеты дешевей дешевого... сколько, тринадцать уж лет тому?
Проторговала братку на барахолке на своей, прибыль пожалела... А я один там