"Петр Краснов. Пой, скворушка, пой" - читать интересную книгу автора

бабенку какую - помоложе, ребяток бы; оно б, глядишь, и...
Василий дернулся, враждебно буркнул:
- Что - "глядишь"? Куда - глядеть?
- Ну, как: в жизню... Как же-ть с твоими-то случилось? Прямо и сына,
и... Кто она тебе, жена была?
- Как случается... - Сеструха разболтала, всех известила - хотя о
своем-то каком деле или интересе словечка у нее не вытянешь, у хитрованьи.
Ну, родню не выбирают, да и не из кого уже - какая ни есть, а одна из всех
осталась... Да вот соседи. Но и рассказывать о своем, тем более жаловаться
тоже отвык давно, отучили добрые люди. - Мы, Федьк, давай это... без этого.
Что нам, поговорить не о чем?
- Не, я ничего... - будто сробел даже Лоскут. - Как - не о чем? Шабры,
чуть не годки, считай... Так что делать-то думаешь?
- Да вот, - первое попавшееся сказал он, - маракую: сажать ее,
картошку, нет? Там никто на деляну нашу не сел?
- На речке-то? Не-е. Ну, Ампилогов в первый год как-то сажал...
отсажался. Да-к без картовки как тут жить? - Он так и говорил - "картовка",
на манер всех Лоскутовых, как мало у кого держался у них в роду старинный
"разговор". И в самом деле, как? - Не, пропащее это дело. А тебе тогда, брат
ты мой, погреб перекопать надоть, вконец рухается. Сам глядел: бабка, мать
твоя, просила, я и лазил - за капустой, тем-сем... Отсеемся вот и махнем в
лесхоз... что тебе, дубков на накатник не выпишут? Или пару плит притащим,
бетонных; но, знаешь, холодны для картовки, погребку над ними тогда
надоть...
Сидели, говорили - больше Лоскут, шишайским кислым самогоном
разгоряченный и памятью, она у него как цыганкин карман оказалась,
безразмерный, чего не вынимал только; и нежданная зависть взяла: сидеть бы
ему дома, дураку, никуда не высовываться, счастья дурного не ловить на
стороне - глядишь, целее был бы.
О ком жалковал сосед, так это о младшем, Мишке: ладный какой же был
парнишечка, незлой, что ни попроси - сделает... да и ты-то - веселый же был
тоже! И он соглашался - да, из них, братьев троих, самый башковитый Мишка
был, тройку из школы редко принесет когда, и учителя его любили, не то что
нас обалдуев... Лоскут кивал усиленно, махал руками: ну, а когда Семена
Вязовкина в траншее придавило, в силосной - вспомни! - это ж он один из
мальцов из всех сообразил, Мишка... скок в трактор, первую врубил и вперед!
А то б замяло мужика под гусеницу, инвалидом навек... Василий не помнил - в
отъезде, видно, уже пребывал, в техникум дружки сблатовали учиться, в
индустриальный. Это его-то, кому по характеру век бы на земле сидеть,
земляным бы делом жить. Как он был мужик мужиком, так и остался им это-то в
себе успел понять, узнать...
И Мишку - зачем он Мишку сдернул на юга эти проклятые, когда ему б
учиться, пусть бы на одних корках хлебных, а учиться?!
Бутылка пустая была уже, а на душе тошней некуда... Деньги достал,
сунул Федьке: "Сходи, литровку возьми сразу... что за ней бегать то и дело,
девка, что ль? Не мальчики. Помянем братов моих".
Дело к ночи шло, и пока Лоскут ходил, самогонку искал, он растопил
печку. Вспомнилось, как ходил с Иваном в кусты по речке, сушняк всякий и
хворост на растопку собирать - чем-то их надо было разжигать, кизяки, а
других дров тут сроду не водилось, степь. Братан, как старший, топором