"Петр Краснов. Понять - простить (Литература русской эмиграции)" - читать интересную книгу автора

нельзя идти офицеру. Да, все переменилось, все живет не тем темпом. Даже
милая, добрая сестра моя Липочка - и та на днях повздорила с Наташей".
- Это оттого, Наташа, - говорила она, - что ты институтка. Ты не
понимаешь этого. Дика по-своему прав. Каждый должен думать о себе и строить
свое счастье, не заботясь о других. Евангельские истины хороши в теории, а
здоровый социализм в том и состоит, чтобы оградить права трудящихся от
эксплуататоров. И твой муж, а мой брат, стоя на страже государственных, а не
общественных интересов, работает нам во вред. Он тоже, если хочешь,
опричник...
- Грех, Липочка, тебе говорить так. Ведь ты знаешь нашу полную нужды
жизнь. Ты видала, как мы перебивались в Джаркенте, а потом в Академии.
Больше трудиться нельзя, чем трудился Федя, - мягко возражала Наташа.
- Да... А зато Светика в корпус на казенный счет определили и Игоря
туда же сдадите, а я, куда со своими пятерыми пойду, если Дика не завоюет им
права? И это правда. В борьбе мы обретем права свои. Мы должны объединиться
против вас, идти и победить!
- Кого? - спросила Наташа.
- Вас... Офицеров. Государство... - размахивая руками, воскликнула
Липочка.
- Что ты, Липочка, говоришь такое, - оторвался тогда и Федор
Михайлович, читавший газету. - Что же, брат на брата пойдет? Во имя чего?
- Во имя правды!
- А помнишь, няня Клуша нам говорила, что правда у Бога.
- Няня Клуша! Няня Клуша, - уже кричала Липочка и ходила, по своему
обыкновению, широкими шагами по комнате Наташи. - Мама, наша милая мамочка!
Разве не замучила, не свела ее в могилу бедность! О, Господи, как вспомнишь
наше детство. Ивановская улица, зубрежка уроков, боязнь экзаменов. Мне и
посейчас, как кошмар, так экзамен геометрии снится. А что мне она,
геометрия-то эта, очень понадобилась в жизни? Нет, мы устроим жизнь хорошую,
счастливую... Ты подумай, Федя, ведь мы с Дикой никогда ничего и почитать не
могли, так он занят. А теперь вечера он свободен... Нет, нет, завоюем себе
право жить.
Ну... И завоевали...
Еще тогда приехал из ссылки Ипполит с женой Аглаей Васильевной и сыном
Томом. Ипполит отпустил тонкую черную бородку на манер Достоевского, был
важен, горд и снисходителен к Федору Михайловичу. При всех, при Наташе,
Липочке и при детях, заявил, что он с Аглаей не венчан, потому что не
признает церкви, просил Аглаю называть Азалией, а сына, некрещеного,
называть Томом. Тому было одиннадцать лет, но он никогда ничего не слыхал о
Боге, и про церковь ему говорили, что это музей старых картин.
- И я прошу, - говорил Ипполит, - чтобы твои дети, Федя, не портили
Тома своими предрассудками. Том будет строить новую Россию, а новая Россия
будет без Бога. Понимаешь, Федя... Все эти твои и мамины заблуждения -
побоку. Попы, обедни, заутрени - это все область старины.
Том оказался тихим молчаливым мальчиком, пугливо поглядывавшим то на
отца, то на мать. Когда садились за обед и дети Федора Михайловича
крестились, а Наташа читала молитву, Аглая, она же Азалия, села на стул и
громко сказала: "Том, отвернись и не слушай. Том, опусти глаза!.. Негодуй,
Том!"
"Да, вот когда это началось! - думал Федор Михайлович, широко