"Милош В.Кратохвил. Европа в окопах (второй роман) " - читать интересную книгу автора

обрадовался неожиданной возможности вспомнить родные места, что
воспользовался ею сверх всякой меры. А мне ничуть не мешало, что ни я как
следует не знал его края, ни он наши Млчехвосты, что он говорил о Лабе, а не
о Влтаве, - ведь все равно Лаба течет из Влтавы, а в Кишковицах смотрят на
гору Ржип так же, как ты из вашей "белой горницы" в первом этаже. (Только
они, как он уверяет, видят Ржип целиком.) А поскольку парень - его зовут
Йозеф Бенеш - к тому же говорил очень хорошо, я с удовольствием выслушал
рассказ об их домике на гребне крутого косогора, который спускается к реке,
а прямо по течению Лабы справа на горизонте высится Ржип, синий на фоне
неба, - он сказал: синий, как мамин фартук, - с другой же, противоположной
стороны, где Лаба образует изгиб среди полей хмеля и тополей, - видна
широкая лента расплавленного серебра от горизонта до горизонта, и за ней
сплошные леса, все больше сосновый бор, темный, лохматый, мягких
очертаний... Но самое интересное, говорит, что этот вид постоянно меняется,
и не только в зависимости от времен года и соответственных погодных условий,
но постоянно, ежеминутно - от солнца, туч, тумана... А краски, какие краски!
Да что я буду тебе рассказывать, парень говорил очень хорошо, естественно,
будто слова сами просились на язык, самые точные слова без "поэтических"
прикрас, так что получалось настоящее стихотворение в прозе. Мне и не
повторить.
Так передо мной открылись двери в край воспоминаний о моем
млчехвостском детстве. Но через их порог меня заставило переступить нечто
совсем простое: соломенная пыль!
Чтобы ты понял...
Когда позавчера нас сняли с передовой и отвели на отдых, мою роту - и
меня, разумеется, - затолкали в амбар на одном покинутом крестьянском дворе.
Добрались мы туда к вечеру, а когда нам выдали провиант и мы его впервые за
долгое время не торопясь, спокойно умяли, то потом, как суслики, зарылись в
солому, которой было полно в обеих загородках, чтобы вдосталь выспаться.
Но, к счастью, уснуть мне не удалось, потому что я променял сон - не
приложив к тому ни малейших усилий - на кое-что неизмеримо лучшее.
А было это так: только я плюхнулся на свое соломенное ложе, как вдруг
из него поднялось прозрачное облачко пыли с неповторимым ароматом; этот
запах исходит от сухих стеблей на жнивье, от покачивающихся возов со
снопами, он витает вокруг пресса для соломы, что стоит у молотилки, этим
запахом вдруг повеет от соломы в амбаре, когда вилы или человеческое тело
потревожат ее покой. Тебе я не стану его описывать, да, наверное, и не сумел
бы, это вряд ли вообще возможно, но он мгновенно перенес меня далеко-далеко
от фронта, туда, к вам, где я мальчишкой на каникулах ездил в страду на поле
и "помогал", а порой и действительно помогал, и где я был - только здесь я
это по-настоящему понял - совсем-совсем близок к настоящей жизни, к ее
закономерностям и смыслу.
Но когда я оказался в плену у запаха соломы, таких мыслей у меня вовсе
не было, наоборот, я полностью отдался на волю воспоминаний, настоящее
исчезло и вместо него...
...С краюхой хлеба, намазанной маслом, и с грушами-бере, раздувающими
карманы, я снова топаю по деревянным ступенькам во двор, тороплюсь - как бы
телега не уехала без меня. Мужчины уже прислонились спинами к решетчатому
борту и уперлись ногами в противоположную боковую рею, женщины уселись на
дно, на коленях кувшины с пивом и корзинки с едой. Живо проскальзываю между