"Александр Алексеевич Крестинский. Довоенные мои игры " - читать интересную книгу автора

выросла и укрепилась, теперь она была и Крониной тайной. Значит, он
откликнулся, значит, он принял мою игру! Значит, мы играем вместе, но
храним это в тайне!.. Я ликовал.
А когда Кроня придумал пластилиновых врагов, я понял, что люблю его
нежно и верно.
Всю зиму я наслаждался своей тайной. Всю зиму ходил на Пушкарскую и
играл в солдатики. С Кроней, но без Крони. Я так радовался, заметив на
полу перед окном что-нибудь новенькое, по сравнению с тем, что было
прошлый раз... Значит, игра продолжалась!
Меня волновала эта тайная игра, и я боялся, что она вдруг кончится.
Я избегал встречаться с Кроней. Когда мама шла на Пушкарскую вечером,
я всякими правдами и неправдами старался остаться дома. А если это не
удавалось и я вынужден был видеться с Кроней - какие ж это были нелегкие
вечера! Всякий раз я ждал: вот сейчас он улыбнется мне, подмигнет - и
тайное станет явным... Вот сейчас он скажет: "Ну, повоевали и будет!" -
или что-нибудь в этом роде...
Потихоньку разглядывая суровое Кронино лицо, я пытался понять, что он
за человек, если так здорово умеет скрывать свои чувства... Свои я скрывал
плохо. Я всячески старался обратить на себя его внимание, делал гримасы,
покашливал и многозначительно поглядывал в сторону оловянной армии. Все
напрасно. Кроня по-прежнему не замечал меня. Такое умение хранить тайну
поражало и, признаюсь, даже пугало.
Помню яркий солнечный день ранней весны, когда, придя на Пушкарскую,
я замер перед игрушечным уголком. Укрепления врага были окончательно
сметены. Повсюду валялись поверженные пластилиновые человечки. Наша армия
походной колонной с развернутыми знаменами возвращалась домой. В хвосте
колонны под охраной конницы двигался обоз с трофеями: соломенные кони
тянули соломенную телегу, а на телеге лежали конфеты, соевые батончики,
шесть штук. Тут же торчала записка: "Угощайтесь нашими трофеями. Они не
отравлены". Это был единственный раз, когда в игре участвовало слово,
пусть не произнесенное - написанное, но все же слово. Я долго не решался
съесть хоть одну конфету. Протягивал руку и не брал. Протягивал - и не
брал. Наконец съел одну. Больше не тронул. И понял: игра кончается.
...Это было январским вечером тысяча девятьсот сорок второго года.
Всего несколько дней прошло, как мы с мамой - да еще тетя Таня,
дворничиха, помогла - отвезли на Кронверку отца, запеленутого в простыню.
Тетя Таня все твердила маме хриплым своим, навсегда простуженным голосом:
"Зачем костюм-то хороший ему? Продай на толкучке, на хлеб сменяй, вам
надо, а ему уже ничего не надо". Мама не слушала.
...Мы жили на кухне, с окном, забитым фанерой и заложенным подушками.
Мы топили плиту книгами, ломали стулья, шкафы, из своей хлебной пайки
варили тюрю и глотали ее, обжигаясь. Хлеб, суп и каша - все вместе. Когда
плита немного остывала, мы клали на нее матрац и ложились.
...Стук в дверь. Так поздно? Кто бы это мог быть? Дом пуст, почти
вымер. Разве что тетя Таня...
Мама пошла открывать. Когда вернулась, впереди нее в кухню влетело
тугое облако холода. Я плотней закутался в одеяло.
- Скорей закрой!
- Сейчас, - сказала мама, и кому-то: - Проходите сюда.
При тусклом свете коптилки я увидел высокого человека в белом