"Александр Алексеевич Крестинский. Довоенные мои игры " - читать интересную книгу автора

полушубке, заслонившего собой проход.
Незнакомец кашлянул и глухо произнес:
- Я Кроня.
- Господи, Кроня! - Мама так и села на кровать. Я вглядывался в
человека, который только что назвал себя Кроней... Кроня - здесь? Да быть
этого не может!
- Господи, Кроня... - Мама замолчала. Потом, переведя дух: - Что
Маша?
- Мама умерла, - сказал Кроня все тем же глухим, безразличным
голосом. - Две недели уж. Без меня свезли. Даже не знаю куда.
- Горе, горе... Вот и мы папочку своего свезли, - сказала мама и,
закрыв лицо руками, стала раскачиваться на кровати. Я очень боялся этого
беззвучного, бесслезного плача и стал уговаривать ее:
- Мама! Не надо, мама!..
- Простите, я на минуту. - Кроня потоптался, оглядел нашу кухню. Я
заметил у него на поясе кобуру.
Мама очнулась, опустила руки на колени.
- Кронечка, Кронечка... Угостить мне тебя нечем. Только кипяток в
духовке. Выпей кипятку на дорогу.
- Спасибо, не беспокойтесь. Да мне и некогда. Машина ждет. Я ведь
буквально чудом сюда...
Он стащил с плеча вещевой мешок, стал развязывать.
- Возьмите... Это конина.
Кроня протянул маме длинный сверток.
- Кронечка, да что это вы!.. Да вам самим пригодится... - Мама вдруг
перешла на "вы". - Зачем же вы так... Возьмите обратно.
Мама говорила торопливым шепотом, она задыхалась от волнения, от
радости, от того, что держит в руках чудо, волшебство, мясо! И говоря эти
жалкие, подобострастные, неискренние слова, она все крепче прижимала к
груди газетный сверток, а я цепко схватывал глазами каждое ее движение и
обмирал при каждом ее слове, и веря и не веря, что она может отдать,
вернуть, а Кроня может положить сверток обратно в мешок и унести. Это
дико, нелепо, но это правда: я обрадовался, когда Кроня ушел.
Мама закрыла за ним дверь, вошла в кухню, остановилась у плиты. Я
сидел на постели и сжимал в руках холодный тяжелый сверток. Мы молчали.
Было слышно, как проскрипели по ступеням Кронины шаги, потом по двору -
тише, тише... А после - зафыркал, заурчал мотор на улице... И все стихло.
Мама протянула ко мне руки, обняла меня вместе со свертком, и мы
заплакали - от горя, от радости, от надежды и удачи, от ослепительной
удачи, которая называлась - конина.


* * *

К концу войны я был худым, большеротым, лохматым подростком,
неунывающим и добычливым, как все ленинградские мальчишки.
Помню, промышляли мы в ту осень около Музкомедии - спекулировали
билетами. Верховодил над нами Кика-толстый, парень с довоенным румянцем во
всю щеку. В условленный час мы собирались в сумрачной подворотне на улице
Ракова. Кика выдавал нам билеты, говорил, почем продавать. С выручки