"Александр Алексеевич Крестинский. А потом началась война (Повесть) " - читать интересную книгу автора

недосягаемой глубины одну и ту же картину: выходной, утро, щекочущая горло
музыка в черном кружке репродуктора, слово "Петергоф"...
Отец разводит в баночке зубной порошок и, расстелив газету, щедро
натирает мелом старые парусиновые туфли. Потом он ставит их на карниз,
чтобы ветерок и солнце поскорее подсушили их.
Я стою у окна и вижу волшебное превращение: темная влажная
поверхность парусины светлеет и становится ярко-белой. Отец берет туфли и,
высунувшись в окно, звонко щелкает их подошвами друг о дружку. Легкое
меловое облачко подымается над окном и тут же исчезает. Отец надевает
туфли с помощью старинной роговой ложки. Он готов.
Парусиновые туфли и Петергоф неразделимы. Может быть, это смешно и
странно, но Монплезир, шахматная лестница, Самсон и прочие чудеса без тех
парусиновых туфель не воспроизводятся моей памятью.
Потом мы терпеливо ждем нашу маму. Она стучит ящиками комода, шуршит
шелком, легкий запах духов носится по комнате, с ним соединяется запах
глаженого белья...
...И вот я вижу молодых моих родителей, осененных радугой
петергофских фонтанов: маму в платье с крылышками и с косой вокруг головы,
папу в белой рубашке-апаш, в белых полотняных брюках и белоснежных
парусиновых туфлях. Отец, как всегда, напевает стихи. Он напевает их
всюду - на улице и в трамвае, за столом во время карточной игры и на
пляже, и вот теперь, на петергофских аллеях, тоже. Стихи эти непонятны
мне, но загадочны и привязчивы...

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех забывших радость свою.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, - плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.


КОРАБЛЬ

Когда ранняя зима стянула реку тонким черным льдом, у гранитной
набережной встал на прикол большой военный корабль. Можно сказать и так:
корабль причалил к нашей улице. Улица заканчивалась широким спуском к
реке. У спуска он и ошвартовался. Корабль был весь потрепанный, побитый, в
пятнах грязно-серой краски. Кое-где на его борту жирно блестели свежие
заплаты.
Корабль - тяжелый, усталый - привалился к берегу. Он не спал, нет.
Пушки на нем всегда были расчехлены.
Мы стояли на набережной против корабля и, дрожа от пронзительного
ветра, жадными глазами ловили каждое движение, любое шевеление на корабле.
Движений было немного - корабль берег свои силы, жизнь на нем текла тайно,
с какой-то раздражающей замедленностью.
Когда кто-нибудь из моряков спускался по трапу в город, - а случалось