"Всеволод Владимирович Крестовский. Кровавый пуф. Книга 2. Две силы" - читать интересную книгу автора

Часов около восьми вечера путники наши выехали в местечко Червлены,
которым владел пан Котырло. Сквозь прясло осеннего тумана Хвалынцев заметил
обширную, четырехстороннюю площадь, по краям которой вкривь и вкось лепились
то серые, то выбеленные домишки, а посредине смутно вырисовывались две башни
над темной массой каменного костела. Свитка приказал подводчику ехать в
"заездный дом".
Деревянный домишко, к которому с одной стороны прилепилась сквозная
галерейка на покосившихся столбиках, а сзади, под одной и той же кровлей,
примкнул сарай для возов и лошадей, представлял собой и заезжий двор, и
корчму, и клуб для местного населения.
Сыроватый туман от людского дыхания и тютюновый дым, ошибающий запах
сивухи, бочка которой лежала на видном месте, несколько серых фигур за
большим столом и на лавках вдоль стен, тускло освещаемых, сквозь чадный
туман, мутным светом коптящегося каганца; неопределенных лет грязная
шинкарка-жидовка; визг и вой нескольких жиденят, мал мала меньше, да
суетящийся жид, который обрадовался приезду новых постояльцев, в сладкой
надежде на барыши с их постоя, - вот что встретило Хвалынцева, чуть только
он переступил порог "заездного дома".
Смежная комната, куда наших путников проводил суетливый еврей, носила
название "панской" и отличалась относительной чистотой. Крашеный стол, два
прежестких дивана, три-четыре стула грубой работы, да кривое, до
невозможности засиженное мухами, зеркало составляли его убранство, к
которому надо присоединить еще и те старые, и тоже до невозможности
засиженные мухами литографии, какие только и можно еще встретить по
захолустным заезжим домам да на почтовых станциях. Тут уже менее ошибало
сивушным маслом, но зато господствовал характеристичный еврейский запах
чернушки, без семян которой не пекутся еврейские булки.
Предоставив Хвалынцеву располагаться здесь как хочет со всем дорожным
скарбом, Свитка тотчас же приказал проводить себя в панскую усадьбу.
Не раздеваясь, Хвалынцев разлегся на одном из жестких диванов и, как
человек, которому ровно нечего делать и который достаточно устал с дороги
для того, чтобы думать о чем-либо, стал рассеянно глядеть в полураскрытую
дверь и невольно прислушиваться к разговору в смежной горнице. Говор был
пьяноват, и потому достаточно громок.
Насколько Хвалынцев мог заметить мельком, там сидело несколько
крестьян, и между ними человек лет под сорок, который и наружностью, и
манерами своими старался приблизиться к типу мелкого шляхтича-официалиста.
По его жилетке и длиннополому сюртуку, по его смазным сапогам, усам и бакам,
спускавшимся под подбородок, почти безошибочно можно было заключить, что
этот субъект, которого мужики не без некоторой почтительности титуловали
"добродеем, мопанковм и паном Михаилом", принадлежит либо к числу
приказчиков вотчинной панской конторы, либо же просто к панской дворовой
челяди.
- Цяперь ни-ни!.. Цяперь воля! - разглагольствовал один из пьяненьких
крестьян, энергически ударяя по краю стола закорузлой ладонью. - Треба
тальки Богу та Цару дзяковаць што вызволиу!
- Яб яму ще й больш подзяковау, каб ион мяне вызволиу спад Янкеля! -
заметил на это другой, не менее пьяненький крестьянин, намекая не без задней
мысли на суетливого корчмаря-еврея. - Спакуль пан не зъеу, то Янкель зъесц!
Заусим съесць, бадай яму!..