"Гай Саллюстий Крисп. Отрывки " - читать интересную книгу автора

беспорядка, как это бывает во всем обыкновенно. Ведь и самую власть нетрудно
сохранить теми же средствами, какими она была вначале приобретена. Но иное
дело, когда трудолюбие сменяется праздностью, умеренность и справедливость
изгоняются ненасытным произволом и гордыней, тогда сразу меняются и нравы
народа и самая его участь. Хотя, с другой стороны, в силу того же порядка
вещей власть обыкновенно переходит к лучшему носителю от худшего. Самые
труды людей внешнего характера - земледелие, мореходство, строительство -
все это подчинено той же нравственной мощи. Правда, немалое количество
смертных проели и проспали свой век; они прошли свой жизненный путь в
одичалом невежестве, подобно случайным прохожим: да, у них совершенно
вопреки разумной природе плоть была желанной утехой, а дух невыносимым
бременем. И жизнь их и кончина, по-моему, одинаковое ничтожество: ведь и та
и другая обречены на безмолвное забвение потомства.
Зато, с другой стороны, лишь тот человек, по моему рассуждению, живет в
настоящем смысле слова и пользуется даром жизни, кто занят каким-либо
почетным трудом, кто ищет славы в высоком подвиге или в знании, направленном
к добру.
Бесспорно, весьма почтенно служить своему государству делом, но и
словом служить ему же не совсем бессмысленно: прославиться одинаково
возможно и мирной работой и военным подвигом: увенчано славой немало людей и
подвиги совершивших, и людей, описавших чужие деяния. Что касается, в
частности, моего личного мнения, то хотя отнюдь не одинаковая слава
достается бытописателю и деятелю, я все же считаю в высшей степени трудной
задачу именно бытописателя, прежде всего потому, что в данном случае
надлежит возвести повесть на уровень самих деяний, а затем еще и потому, что
большинство читателей считает справедливое порицание у историка внушенным
ему зложелательством и завистью, а буде он заговорит о великой доблести и о
славе, доставшейся в удел людям высокой нравственности, то читатель приемлет
равнодушно все, что считает для себя легким и удобоисполнимым, и, наоборот,
все, что выше его сил, признается ложью, как бы некий вымысел историка. Что
касается меня лично, то, подобно большинству, в ранней молодости и я сначала
сильно увлекался карьерой государственного деятеля, в которой на меня
обрушилось много неприятностей, - это было время, когда на месте скромности,
умеренности и нравственности царили дерзость, расточительность и
корыстолюбие. Правда, с презрением отворачивалась от этих гнусностей душа
моя, еще не заскорузлая во зле, и все же в этой порочной среде моя еще не
окрепшая юность, естественно, поддавалась честолюбивой порче и не имела сил
от нее освободиться. Лично я сторонился от безнравственности остальных
современников и тем не менее терзался теми же честолюбивыми вожделениями,
что и другие, и меня преследовала та же слава и то же недоброжелательство. И
вот теперь, когда после множества злоключений и опасностей я нашел свой
душевный отдых и твердо решил провести остаток жизни вдали от
государственной деятельности, я не думал, однако же, потратить свой честный
досуг в беспечной праздности, не рассчитывал проводить свою жизнь, отдавая
время земледелию, охоте - занятиям, достойным раба, - но вернулся к тому
первоначальному труду, от которого надолго удерживало меня порочное
честолюбие, и поставил себе задачей описать деяния народа римского в
отдельных повестях, те именно, которые мне казались достойными увековечения
в памяти потомства, - тем более что и сам я чувствовал себя внутренне
свободным от всяких увлечений, опасений, от всякой партийности. Итак,