"Александр Александрович Крон. Вечная проблема (Очерк)" - читать интересную книгу автора

обеспеченная и не подверженная зеленому змию, там все было иначе. Все
семейные раздоры немедленно становились достоянием всего дома, муж почему-то
ревновал жену при открытых дверях; помирившись, они пороли свою единственную
дочь так, что ее крики были слышны на лестнице. Я ненавидел их до дрожи.
Меня никогда не били (несколько случайных шлепков под горячую руку не в
счет), и я не знал унизительных наказаний, на меня никогда не пытались
воздействовать угрозой лишить чего-то или, наоборот, обещанием награды.
Худшим наказанием было, когда меня выставляли из комнаты и переставали со
мной разговаривать, - этого я, при всем своем упрямстве, долго вынести не
мог.
Я много раз в жизни перечитывал знаменитое письмо А.П.Чехова к брату
Николаю, то самое, где говорится о том, что такое воспитанный человек. Не
знаю, было ли оно известно в описываемое мной время, но помню, что почти во
всех домах, где мне приходилось бывать, висел портрет писателя - задумчивое
и строгое лицо человека, имеющего право судить о поведении взрослых. В нашем
доме портрета не было, но на пианино у отца стояла маленькая деревянная
статуэтка, и пяти лет от роду я уже знал, что это тот, кто написал
"Каштанку". В среде, к которой принадлежала наша семья, моральный авторитет
Чехова стоял очень высоко, в частности "тыкать" зависимым людям считалось
дурным тоном, и, вероятно, поэтому я никогда не мог привыкнуть к манере
некоторых наших руководящих деятелей говорить "ты" своим подчиненным, даже
если они старше по возрасту, и оскорбленно вскидывать брови, если
подчиненный по наивности ответит тем же. С детства я наблюдал отношения
простые, лишенные как чопорности, так и излишней фамильярности. На "ты"
переходить не спешили, целовались редко, в шутках знали меру и даже близких
друзей звали по имени-отчеству. К старшим относились с уважением,
иронизировать над их отсталостью было не принято, и я был приучен относиться
с большим почтением к своим провинциальным дедам. Оба деда - нижегородский и
калужский - были многодетные ремесленники, в тяжких трудах добившиеся
образования для всех своих детей. В семье деда с материнской стороны только
старшая дочь училась в Калужской казенной гимназии начиная с первого класса,
все остальные девочки, в том числе моя мать, поступали в предпоследний класс
частной гимназии, причем в обязанности тех, кто ходил в гимназию, входило
еще заниматься с младшими. Учиться, конечно, надо было на круглые пятерки.
Все это требовало суровой семейной дисциплины, моих теток не баловали. Деду
и в голову не приходило обвинять учителей за то, что его дети плохо учатся,
а дети боялись не того, что их выгонит директор, а того, что их заберет из
школы отец.
К калужскому деду меня увозили на летние месяцы. Это заменяло дачу. Дед
жил на самой окраине города. Дом был деревянный, двухэтажный, покосившийся
от старости; по заросшей подорожником и одуванчиками улице утром и вечером
прогоняли стадо коров, да и внутри дома многое напоминало деревню - глубокая
русская печь с лежанкой, ситцевые занавески на дверях... Отданный на
попечение младших теток, я жил, не зная забот и обязанностей, но от меня не
могло укрыться, что здесь, на окраине Калуги, жизнь заметно отличается от
нашей столичной, она суровее, незащищеннее, и провести свой утлый челн среди
всех рифов, подводных и надводных, деду удается только благодаря духу
дисциплины и взаимопомощи, тому нисколько не обременительному, а скорее даже
радостному чувству ответственности, которое дед и бабка сумели воспитать в
своих детях.