"Анатолий Краснопольский. Я прошу тебя возвратиться (Повесть о военных медиках)" - читать интересную книгу автора

паренек не потерял сознания, внятно рассказывает, как пуля задела его в
тот момент, когда он встал на бруствер окопа со словами: "Взвод, вперед!"
Только, говорит, "вперед" не успел крикнуть. Но ничего, ребята пошли
дружно, без страху. У меня, говорит, заместитель сержант Мамедов, надежный
солдат. "Помолчи, помолчи, голубчик", - говорю я, а сам под местной
анестезией делаю разрез коней для достаточного доступа к позвоночнику.
Наконец иссек края раны..."
И еще запись: "Меня позвали к нему через четыре часа после операции.
Какой сильный парень! Вы, говорит, доктор, с этой царапиной меня долго
здесь не держите. Только вот ноги мне полечите и руки тоже, а то они вроде
из ваты, занемели. Ясное дело, пешком километров сто отмахали перед
атакой. "Конечно, голубчик, ноги устали", - глядя в голубые глаза Вани
Федорова, говорю я. Не мог же я, в самом деле, сказать ему, что в
результате смещения позвонков его спинной мозг сдавлен и он никогда уже не
сможет встать, не сможет ощутить босыми ступнями щекочущий холодок росы,
жгучий зной песка на реке, никогда не обнимет любимую. Спинной мозг, это
древо жизни, перестал управлять его могучим телом... Но я все-таки
решился... В какой раз..."
Идут, идут твои фронтовые записи.
"Ваня Федоров требует: "Я, доктор, из Орла и сам орлом родился, так что
лечите ноги. Мне еще этими ногами знаете сколько топать? Завтра остановим
фрица - и на Берлин. Понятно, доктор?" - "Только так", - оказал я, а сам
подумал: "У тебя, голубчик, начинается восходящий отек мозга, неумолимо
ведущий к остановке дыхания и сердца..."
"...Прибежал начштаба. Я - начальник госпиталя.
Вручил автомат. Не исключено, что и нам, врачам, придется вступить в
рукопашный бой..."
"...А Ваня Федоров задыхается. Губами припадаю к его рту. Дышу рот в
рот. Чувствую, как, словно пустой баллон, наполняется грудь лейтенанта
воздухом. Чертовски быстро вымывается из собственных легких кислород.
Темнеет в глазах. Обучил этому способу оживления санитаров, привлек
медсестер местной больницы. Дышим по очереди. Мне нужно выиграть хотя бы
сутки. И Ваня будет спасен..."
Так, отсчитывая роковые минуты юного лейтенанта, понимая, что в любой
момент может истощиться их скудный запас, стремясь отнять у смерти хоть
одну минуту жизни, ты сквозь расстояния взывал ко мне:
- Feci quod potui, feciant meliora potentas... [Сделал что мог, и
пусть, кто может, сделает лучше (латин.).] Тогда еще не было аппарата
искусственного дыхания.
- Теперь он есть у тебя!
Да, конечно. Тогда, в годы войны, не было в помине и реанимации, такой,
которая способна обеспечить физиологические функции организма на
длительное время.
Но ты надеялся, предугадывал, фантазировал: ведь чтото должно быть.
Через десять, через тридцать лет, но должно быть. Это была твоя
диссертация, которую ты продолжал писать в своем последнем бою. Она
обгоняла время. И значит, хирургия все-таки берет начало в бурном потоке
мечты. Когда расчеты чувств и навыков становятся реальными возможностями
человека, она превращается в чудеса. И ты спас юного лейтенанта! Спас! Как
же еще читать твое: "сделал что мог..."