"Анатолий Краснопольский. Я прошу тебя возвратиться (Повесть о военных медиках)" - читать интересную книгу автора

дорогу, вымощенную из таких словечек, как "завтра", "посмотрим"... Но я
счастлива, что на этой дороге встретила вас.
- Анна!
- Да, да, Анна. Три "н" не забудьте. - "Издевается". Достает из сумки
платочек: - Зимы такие слякотные. Надоело, - Анна остановилась: - Обратили
внимание на макет танка? Ну, который на серванте у нас дома? Видели
колесики, гусеницы?.. Как всамделишный.
Это папа сделал в мою честь, тогда, к моему появлению на свет. Сделал
своими руками.
Я перехватываю взгляд девушки, вижу ее колючие глаза, высвеченные
вечерним неоновым светом: они плачут. Глаза Анны. Представляешь, отец?
- Мое почтение! Так это не ты, Анна спрашивала тебя, "что будем
делать?". Она взывала к надежде. С этой надеждой в ее сознании слилось имя
ее отца. Насколько я понял, у нее больше никого?
Больше у Анны никого пет. Это была обыкновенная офицерская семья. В
первые годы после войны служил капитан Пронников в Сибири. Долгая его
холостяцкая жизнь оборвалась лишь тогда, когда он попал в Читу.
Там, в библиотеке Дома офицеров, встретилась ему девушка. Какой опа
была? "Анну видите? - шептал Пронпиков. - Копия. Ничего моего тут нет".
Потом судьба забросила на Дальний Восток. "Где Чита - там черта, за чертой
- ни черта", - как-то записала в своем дневнике Анна, восьмиклассница, за
что ей досталось на орехп, и, конечно, от Ивана Васильевича. А гарнизон
был как гарнизон. Отдаленный на сто верст от железной дороги, он напоминал
пасеку, расположенную в кругу поросших низким орешником сопок.
Дальневосточная тайга хранила тайну дел, что с утра до вечера и вороньими
ночами под крышей крупных, ярких звезд совершали солдаты этого таежного
гарнизона. Лишь орудийный гром будил буреломы так, что с хвойных веток
срывались кедровые шишки. Шишки сыпались всюду. Даже у самого дома их бьшо
видимо-невидимо. А когда наступало время брусники, мама брала девочку за
руку, и они отправлялись с корзинками далеко-далеко. И там, далеко-далеко,
слушали рокот двигателей, эхом перекатывающийся гусеничный лязг. Мама
сбавляла шаг, поднималась на холмик пли замшелую возвышенность и замирала,
словно у ггее в эти минуты останавливалось сердце. Потом они жили в
Москве. Иван Васильевич учился в бронетанковой академии и появлялся в
компате, которую они снимали в Рублеве, раз в неделю, по воскресеньям. И
это было особенное время. "Москва - это сразу сто городов", - вспоминает
Анна. Сто городов. Сегодня - кружевная архитектура храма Василия
Блаженного, завтра - двадцать шестой, подземный этаж Библиотеки имени
В.И.Ленина, потом - бездонный мир Третьяковки, наконец, - случайный
рассказ прохожего-москвича о том, как по улице Горького с помощью какой-то
загадочной силы были передвинуты дома-гиганты. Все останавливало, все
удивляло. Но есть у Анны главное открытие Москвы, ее Москвы. Она считает:
это самый зеленый город на свете. И когда я удивленно закусываю губу, Анна
говорит: "Секунду" - и начинает зажимать тонкие пальцы:
- Рублево - раз. Парк вокруг дворца Шереметева - два. Серебряный бор -
три. Только этого хватило бы для любого города, а Москва - сразу сто
городов.
Понятно?
Я говорю "понятно" и зачем-то спрашиваю:
- Хотелось бы жить в Москве?