"Павел Васильевич Крусанов. Бом - бом " - читать интересную книгу автора

безоговорочно принимать как благо, или, вернее, она вообще не подлежала
оценке, как неподсудная воля провидения.
Доставалось от Гаврилы Петровича не только домашним - старый князь был
склонен всех своих знакомых подвергать дружеским насилиям, чтобы приносить
им услады и делать счастливыми помимо их воли. Говорили также, что он время
от времени путал день с ночью, потому что по средам и пятницам ревностно
соблюдал постные дни, но при этом любил поесть вволю, отчего обеденный стол
устраивал за полночь - от постного масла его тошнило, вот и приходилось
дожидаться первого часа, когда обед сервировался уже скоромный. Специально
для этих ночных трапез на стол выставлялся особый фарфоровый сервиз, супница
и все блюда которого были с крышками, изображающими овощи и фрукты - кочан
капусты, огурец, малину, виноград и проч., - хотя под ними в
действительности находились подёрнутая жиром московская селянка, свиной бок,
карпы и заячий паштет. Кроме того, поговаривали, что князь умел угадывать
вкус вина в ещё не откупоренной бутылке, что, кидая камни в воду, всегда
попадал в центр круга и что тень у него была ядовитой, как тень грецкого
ореха, под которым не растёт ничто живое, даже плесень.
Две дочери Гаврилы Петровича умерли во младенчестве, а судьбы остальных
он, не дозволяя прекословии, решил так: одну отдал за имеретинского князя,
другую - за остзейского барона, две следующие составили партии родовитым
русским женихам (кавалергард и камер-юнкер), ещё одну благословил на
обручение с гишпанским посланником, ну а последнюю и самую строптивую
(отказалась идти за князя Юсупова, заявив, что у татарина, как у собаки,
души нет - один пар) родительским произволением отправил в монастырь. После
этого старый самодур призвал к себе сына Александра - уже вовсю
ухлёстывавшего за актрисами офицера лейб-гвардии Семёновского полка - и
сказал: "Дал я за дочерьми приданое деньгами, а в наследство им отпишу
имения покойницы-матери. Остальное всё твоё будет, но в права наследия
вступишь не ранее, как женишься на той, которую укажет сей пернатый оракул".
С этими словами Гаврила Петрович Норушкин звонко, не по-стариковски хлопнул
в ладоши и слуга внёс в кабинет золочёную клетку с попугаем чрезвычайной
наружности: хвост у него был изумрудный, крылья алые, грудка с подкрыльями
шафрановые, спина и голова бронзовые, а хохолок белый, как яйцо, да ещё два
длинных белых пера на вершок торчали из зелёного хвоста.
Эта невиданная птица досталась Гавриле Петровичу от старшего брата
Афанасия, завзятого холостяка, кутилы, жизнелюбца и большого проказника.
Так, незадолго до своего таинственного исчезновения он пригласил в Побудкино
соседей, прежде того велев слугам остро заточить края десертных ложек, - в
результате, когда на стол подали бланманже, гости в кровь изрезали себе
губы. Спустя неделю у Афанасия издохла любимая борзая, вследствие чего он
впал в немилосердный запой и допился до страшных ночных судорог в икрах, от
которых, просыпаясь, кричал в кровати, как роженица. На девятый день запоя
ему было видение - огромный заяц грыз колокольню, точно ивовый куст.
Усмотрев в кошмаре знамение, Афанасий отставил штоф, велел истопить баню,
вымылся и с зажжённой свечой, облачённый во всё чистое, по невразумительным
словам очевидца, старого слуги своего, "с душою в теле сошёл в испод земли и
обратно не воротился". Дворовые люди и окрестные мужики свидетельствовали,
что в тот день при ясном небе грянул гром и случилось небывалое трясение
земли. Власти, подозревая злодейский умысел крепостных людишек, учинили было
дознание, но проканителились, увязли, а тут как раз на всю Россию грянула