"Павел Крусанов. Скрытые возможности фруктовой соломки ("Бессмертник")" - читать интересную книгу автора

проигравший бросал на ковер монеты. Я часто вспоминаю это, когда у меня
болит горло. Интересно, видит ли голова, как бежит без нее тело? Знает ли,
кто победил?.. Помню цветущие папирусы колонн, ребусы фресок и
сосредоточенное чувство полноты, исходящее от камней Луксора и Карнака.
Помню шалость геликонского сатира, вложившего в рот спящему Пиндару кусочек
медоточивых сот с прилипшей мохнатой пчелой. В пустыне, где от жары трещат
в земле кости, помню странного человека, склоненного над могильным камнем,
- кладбище съели пески, в окрестностях уже не жили люди, и человек без слез
оплакивал свою жену, похороненную здесь сто сорок лет назад. Что еще? Ах
да. Я верил, что Петербург - русская народная мечта и пуп глобуса, что
интеллигенция и ученые - неизбежное зло и легкий источник для справок, что
Царьград отойдет к России, что истина сродни горизонту, что континент
Евразия состоит из трех частей света, что все написанное Прустом похоже на
один длинный тост, что Deus conservat omnia, что уподобление воронов живым
гробам есть эстетический конфуз, что "на холмах Грузии лежит ночная мгла",
что вера моя ничего не стоит. Зато многого стоит неверие: признаться, я
бессовестно потешался над возможностью воскрешения отцов.
- Вот видишь: все верно - ничего подобного с нами не случалось.
Сказать по правде, сударь мой, меня это не радует. Но говори, пожалуйста,
говори - ты полнее меня в той бесстрашной малости, которая всем цветам
предпочитает оттенки зеленого и с большой неохотой выслушивает апологию
тьмы в ее тяжбе со светом. Суть в том, что зрачок сияющего - черная точка,
а тьма - гений нелицеприятия, ибо всем дает/не дает света поровну.
- Текст обретает себя постепенно, как сталактит. Первая капля,
возможно, и не случайна, но все равно не похожа на желудь: в ней нет
зародыша дуба и пищи для него. Части, сложившись, теряют себя и принимают
облик целого - для части это почти всегда трогательно и грустно, порой -
довольно неожиданно, реже - спасительно, никогда - стыдно. Славный мир
завершает славную битву. Мощь разума уступала силе страстей - фруктовая
соломка примирила их, не ослабив. Но получилось новое - Entente. При
встрече нам пришлось выбирать между кристаллическим холодком гения,
сердечной теплотой посредственности и раскаленной серьезностью пророчества
- до сих пор не могу точно определить, что же мы выбрали. Кажется,
отколупнув по чуть-чуть от предложенного, мы смастерили что-то вроде
свистульки-манка: трель ее доступна критике, если предназначение звуков
видеть в изучении, а не в приманивании птицы бюль-бюль. Впрочем, мы
отвлеклись от поезда и станции. У меня нет и крупицы сомнения, что я ехал в
другое место, однако вид блистающей жести и охряной брусок постройки
подействовали на мое безупречное сознание так, что, ничуть не интересуясь
топонимом, я вышел из вагона. Мимо стрельнул шершень - такая полосатая
пуля. Тонким горлом сверлил небо жаворонок. Меня совершенно не удивило то
обстоятельство, что у фасада вокзального здания в окружении трех голубей и
волосатой приблудной собачонки, подавшись вперед, чтобы не запачкать белое
в синий горох платье, лизал дно стаканчика с мороженым овеществленный образ
- тот самый, из воронки знака. Липы и тополя были расставлены без видимой
системы. Вверху выбивали из перин легкий пух ангелы. Пуха было немного.
Кстати (мой нелепый интерес к пустякам столь очевиден, что извиняться за
него - почти жеманство), где в этой чудной дыре, состоящей (дыре следовало
бы состоять из отсутствия чего бы то ни было) из вокзала, автобусной
остановки, тополей, лип, жасмина, яблонь, гравийных дорожек, дюжины