"Павел Крусанов. Скрытые возможности фруктовой соломки ("Бессмертник")" - читать интересную книгу автора

бревенчатых домиков с патриархальными четырехскатными крышами, люпинового
поля и сосняка за ним, ты раздобыла мороженое? Разумно предположить, что ты
была создана вместе с ним, уже подтаявшим. Существует феномен текучей речи,
свободной от обязанности толковать предметы, живущей единственно попыткой
донести себя до воплощения естественной судьбы - так новгородские болота
влажно произносят Лугу, и та беспечно струится через леса и поля, срезая
слоистые пески берегов, пока не достигает не слишком, в общем, живописного
моря, где свершается судьба реки. Зачерпнув такой грамматики и ее
отпробовав, можно подивиться вкусу, но все, что остается в памяти, выразимо
лишь как "мягко", или "жестко", или "ломит зубы", или "не распробовал":
пересказ невозможен, попытки повествовательного изложения безнадежно
косноязыки, и все потому... Прости, тебе-то это как раз известно.
- Какое дивное имя - бюль-бюль. Прелесть что такое! Где-то рядом
сладкой горкой лежит весь рахат-лукум книжного Востока, его серали, ифриты,
минареты до луны, Гарун-аль-Рашид, башня джиннов и золотая клетка,
подвешенная на звезду. Словом, нарушивший сон халифа умирает долго. Быть
может, неделю. Осмелюсь заметить, что ты, сударь мой, ошибешься, если
вообразишь, будто я прилежно усваивала манеру твоей речи и теперь, решив
закрепить урок и ради увеселения, самого тебя вожу за нос. Как это ни
легкомысленно и как бы ни было не к месту, но я действительно только сейчас
самостоятельно подумала, что арабы изваяли великую цивилизацию, ярчайшую в
семитском мире. И еще я подумала, что главной бедой тех людей, кто узнает
жизнь из книг, служит искреннее и трогательное неведение, что ее можно и
надобно узнавать как-то иначе.
- Знаешь, какой у тебя был вид там, у фасада вокзала? Нет,
по-другому... Из сочетания присутствующих мелочей: жаворонка, собачки,
голубей, капающего мороженого, как бы уже свершившегося знакомства,
жасмина, лип, невещественного томного потягивания природы - из всего этого
набора, как из контекста, вытекала требовательная необходимость что-то с
тобой сделать. Может быть, возлечь. То есть совершенно очевидна была
потребность овладения тобой (соединения с тобой), так что возникшая версия
выглядит вполне естественной: а как иначе - навертеть из тебя котлет? Тогда
мне трудно было предположить, что требуется соединение совсем иного рода,
что я должен пережить "алхимическую свадьбу" и замкнуть себя своею же
женскою половиной в герметический круг... Если свет слишком яркий, мир
становится черно-белым, но здесь его было не мало и не много - как раз,
чтобы различать цвета. К твоему мороженому привязалась оса, я взял тебя за
руку, за ладонь, на ощупь лишенную судьбы, и, как уместную цитату, вытянул
из контекста. Мы переходили из света в дырявую тополиную тень и снова
возвращались на свет, словно погружались ненадолго в толстую мерцающую
слюду, - помню, в тени ты пахла дыней, а солнце капризно меняло твой запах
на свой вкус, и следует признать, что вкус у солнца был. Во всем этом
скрывалось что-то новое, свежесть ощущений - нарзанные пузырьки бытия
взрывались на моем небе. Собственно, я не вижу причины, по которой должен
отдавать предпочтение новому перед старым, кроме закона философии моды,
гласящего, что приемлемо лишь сегодняшнее и позавчерашнее - ни в коем
случае не вчерашнее, - но быт одиночества, форма его существования, которая
есть отсутствие тишины, нескончаемый монолог, вырывается из области,
подвластной философии моды. Чтобы считать все сказанное выше/ниже правдой,
достаточно хотя бы того основания, что я все это выдумал. Отнесись к моим